Алла Гербер - Инна Чурикова. Судьба и тема

— Но почему-то было сказано, что он был одинок, что все его бросили.

— Ой, слушайте еще этих. Они очень любят про Гундареву поговорить, что она не хотела ребенка, или хотела ребенка, или не могла родить ребенка, и показывали ее, измученную страданиями. Они это очень любят. Ужас, я ненавижу их. Ненавижу!

— Желтая пресса, что с них возьмешь.

— Колю больного, я помню, показывали. Зачем это?

— Инна, а вот из того, что было сыграно не у Глеба, — насколько это сложнее?

— Я же в «Идиоте» снималась.

— Ну, вот вы в «Идиоте» снимались, кстати, замечательная была роль генеральши Епанчиной.

— Когда он мне позвонил, Владимир Бортко, я, конечно, была очень признательна. Просто очень признательна. Но потом, когда посмотрела первый материал, расстроилась.

— Почему?

— Потому что мне показалось, что меня очень плохо сняли, что я старая. И я ему сказала: «Владимир Владимирович, что же вы так не любите актрис? Ну, почему не поставить нормально свет?» Я же помню, как Леня наш Калашников, как он выстраивал, как делал свет, не только на меня, — на всех. Он там что-то высчитывал, вычислял, какие-то циферки, циферки примерял, сверял. А тут такой дежурный свет. Бортко был поражен. Он, наверное, подумал, что я капризная артистка. А потом я подумала, а что это я так придираюсь к Владимиру Владимировичу. Я ведь по роли мать трех взрослых дочерей, которых надо удачно выдать замуж. Мне стало неловко за себя — я ведь была влюблена в эту роль. Когда у меня эта встреча с Мышкиным — нервная безумно — произошла, то мне показалось, что не так уж и плохо был снят мой внешний вид. Я была влюблена в эту роль!!! В эту генеральшу! Более того, я поняла, что она его, князя Мышкина, полюбила. Причем ее чувство было такое сильное, умноженное на характер, конечно. Мне на съемках открылось, что она была всевидящая. То есть у нее были такие моменты, когда она, как Ванга, все видит! Но, конечно, самая любимая роль — Аквитанская львица. Помните, как она говорит: «Какой бы я была дурой, если бы не любила тебя! Какой бы я была дурой!» Это ее любовь! Ее битва за него! И за семью.

— И она ее выиграла!

— Выиграла! Это придумал Глеб. И эта песня, которую они поют, и этот танец, который после колоссальной беды они танцуют, — это как время для меня. То время! Генрих умер вскоре после этого.

— Молодой еще? Она надолго его пережила?

— Восемьдесят шесть ей было. Она живучая была.

— Как страшно это слышать.

— В то время, Аллочка, в сорок были уже старухи. Моя мама просто бегала в свои восемьдесят. Она в девяносто два ездила на работу в Ботанический.

— В общем, итоги подводить рано, не так ли?

— Не знаю. Итоги по профессии — не знаю. И вообще, что такое итоги? Вы понимаете, какая история. Вот режиссеры — они чувствуют, должны чувствовать такую ответственность перед актерами. Или не чувствуют?

— Это, извините, смотря какие режиссеры.

— Или они просто ставят, чтобы поставить, или открыть свой талант, или скрыть свою бездарность.

— Анатолий Эфрос или Питер Брук, я думаю, они как раз чувствовали.

— Или Глеб. Я его тоже к ним причисляю.

— Инночка, на протяжении нашего долгого разговора я не задала вам один очень важный вопрос. Судьбой своего сына вы довольны?

— Не очень. Нет. Недовольна.

— Считаете ли вы, как мать, как актриса, сыгравшая в «Матери» Горького и «Аквитанскую львицу», что наши дети нуждаются в том, чтобы мы им как-то.

— Помогали. Мне очень хочется ему помочь, но в этой ситуации я не знаю, каким образом. Я очень хочу, чтобы он снял фильм. У него уже сценарий есть. Но должна быть еще и маниакальная страсть к этому, ну, как у Тарковского, Климова, Глеба.

— А у него нет?

— Не знаю. Ему нужна поддержка в этом трудном, жестоком и несправедливом мире нашего кино.

— Ну, может быть, тогда и не надо. Может быть, это приведет только к худшему.

— Я не знаю. Более того, он ищет себя и сейчас занимается своим делом. Может быть, оно выйдет, потому что он человек общественный. Он любит соединять. Он любит устраивать праздники. Он очень талантлив! Он талантливо понимает жизнь. И все-таки мне так хочется, чтобы он снял свое кино.

— А если потом наступит разочарование в самом себе?

— Надо пробовать! Надо рисковать!

Алла Гербер:

— У меня, конечно, тысячи к вам вопросов. Но у вас — спектакли, гастроли. Мы так мало о чем успели поговорить. Но время поджимает, и поэтому последний вопрос: в день своего рождения о чем вы подумаете?

Инна Чурикова:

— Я не знаю. Я, конечно, задаю себе вопрос, чем я полезна в этой жизни, и я, конечно, на него ответить не могу. Но когда люди, которые ждут меня после спектакля, говорят о том, как это для них важно, что их это волнует, я думаю, что живу не зря.

В финале «Аквитанской львицы» мы поем песню о силе любви. И люди встают и плачут. Мне рассказывала коллега по театру, что ее подруга смотрела «Аквитанскую львицу» и говорит соседке по креслу: «Ой, какая Чурикова, ой, какой у нее характер неважный. Надо же, ну почему она такая?..» Она забыла. Забыла, что находится в театре. Я для нее существовала раньше в каком-то позитиве, а тут вдруг демоны. Аквитанская львица — она тоже, как и генеральша Епанчина в «Идиоте», — у нее бывают прозрения совершенно невероятные. Вдруг она слышит, что говорят дети, и понимает, что это хорошая ситуация, этим можно воспользоваться. Дело касается ее сына, дело касается войны — этим можно воспользоваться, то есть в ней интриганство и интрига, в ней режиссер. И она строит эту историю, и если это не показать, это будет неправда. Неправда. Потому что там есть замечательные слова: «Да, я плету козни, интриги, готовлю заговоры. Я все время что-то замышляю. Но во мне есть нечто большее, чем это. Я — мать!»

— У нас трагическая страна, и столько шекспировских сюжетов в сегодняшней литературе, мощных современных сюжетов.

— Я думаю, да. Надо читать. Жадно читать.

— В конце концов, вы сыграли в свое время Уварову в «Прошу слова». Это была классическая трагическая роль. На грани сатиры и трагедии. Она, Уварова, порой нелепа, смешна, а порой вызывает острое сочувствие, до слез.

— Я должна сказать, что я открываюсь, благодаря драматургии. Хотя я испытывала невероятный восторг от гоголевской Свахи! Невероятный восторг! Мне нравился этот молодой Гоголь, ему же тогда было, господи боже мой, двадцать с хвостиком. Он веселый был. Фамилии его волновали там разные. Между нами, сначала мне не очень нравился этот спектакль. Он громкий какой-то был. А потом — разошлись, разыгрались. Мне нравился очень Олег, ну, все было славно. И Олег, и Броневой, и Абдулов, и Саша Захарова.

— В том составе спектакль был искрометный. Зал сотрясался от смеха.

— Я много там взяла в костюм, придумала эти ботинки большие, юбку. Мне очень это нравилось.