Дмитрий Петров - Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки

На обедах и за ужином царило оживление. Как-то Кеннеди обронил сигарный пепел у стула Хрущева. Тот вопросил: «Хотите меня поджечь»? Джек заверил, что и в мыслях не имел, а тот: «А… так вы капиталист, а не поджигатель». Кеннеди отметил, что за него не голосовал ни один крупный капиталист. «Они умные», — сказал Хрущев. Джек же, узнав, что Никита имеет медаль Ленинской премии «За укрепление мира между народами», попросил: так носите, носите ее!

Но шутки — шутками, а пока лидеры обедают, системы соперничают.

Тэд Соренсен пишет, как, поднимая бокал, Хрущев сказал: «Будь мне столько лет, сколько вам, я бы отдавал еще больше сил нашему делу. Но и сейчас, когда мне шестьдесят семь, я не уклоняюсь от соревнования». Другой тост он выпил за решение проблем: «Вы верующий человек и сказали бы, что Богу следует помочь нам в этом. Я же хочу, чтоб нам помог здравый смысл».

Ну, а Кеннеди в тостах говорил о надеждах на мир и взаимопонимание, признавая ответственность, лежащую на них обоих: «Надеюсь, — заявил он во второй день, — когда мы покинем Вену… ничто не будет угрожать жизненным интересам наших стран».

Они много говорили об интересах и проблемах. Хрущев — о нехватке в СССР удобрений и кукурузы, о преимуществах подводных лодок над обычными кораблями, о послании президента Конгрессу. Он был в курсе последних речей Кеннеди. Они, сообщил премьер, вынуждают его наращивать свои силы, к тому же военные и ученые обеих стран просят возобновить ядерные испытания. «Мы дождемся, когда начнете вы. А уж после сами», — пояснил кремлевский хитрец.

Никита все время отмечал пользу встреч на высшем уровне. Если не могут договориться первые лица, то чиновники и подавно, считал он: «Послы… могут быть очень знающими людьми, но лучше говорить лично: общение через экспертов — это как любовь через переводчика». Возможно, в этом его убедили встречи с Эйзенхауэром. Он говорил, что уважает его и допускал, что он мог не знать о полете Пауэрса, который организовали враги потепления между Москвой и Вашингтоном. Жаль, пришлось отменить его визит в СССР. Но он надеется, что приедет Кеннеди. «Когда ситуация созреет… Добро пожаловать». И обещал показать кого и что угодно: нам — советским — стесняться нечего.

И зря Никсон считал, что обратит нас в капиталистическую веру, показывая кухню, каких и в Америке-то нет! «Прошу прощения, что говорю так о гражданине Соединенных Штатов, но только Никсону могла прийти в голову такая чепуха» [151] Хрущев имел в виду «кухонные дебаты» между ним и Никсоном на Американской выставке в Москве в макете дома, оснащенность которого бытовой техникой поразила советских гостей. На этом эпизоде мы еще остановимся. .

Советским людям, заметил Никита Сергеевич, нравятся американцы. Они уважают их технические достижения. И тут же помянул инженеров из Штатов, что участвовали в индустриализации первых лет советской власти: «Тут один из них приезжал недавно. Сказал, что работает на стройках в Турции. На каких же это? Наверное, строит ваши базы. Впрочем, это дело его совести».

Освоение космоса и полет Гагарина стали особой темой. Хрущев беспокоился, как влияет космическое путешествие на психику космонавта? Юрий-то здоров, ну а если на Луну?

— Быть может, слетаем вместе? — спросил Кеннеди. Застал Хрущева врасплох.

— Нет, — быстро ответил Хрущев. Возможно, раньше, чем успел обдумать вопрос. Но сразу поправился: — А ладно — почему нет?

Однако несмотря на такое благодушие, венский саммит стал демонстрацией жесткости. СССР предупредил США о недружественных планах насчет Берлина. США сообщили СССР, что примут их к сведению и Берлин не сдадут. Кеннеди получил советские памятные записки по вопросам испытаний ядерного оружия и по проблеме Западного Берлина.

Отдельно встала тема Лаоса. Там как раз шла одна из тех «освободительных войн», о вредоносности которых говорил Кеннеди. Левые партизаны из фронта «Патет Лао» («Лаосское государство») вели ее против правительства, лояльного США. Джек предложил договориться о прекращении огня и создании коалиционного правительства. 7 октября 1960 года оно приступило к работе. А летом 1962-го был сформирован кабинет, куда вошли все главные политические силы.

Но международная напряженность в целом не только не была исчерпана, но обострилась. Не зря говорят: Москва бьет с мыска — Хрущев сыграл в открытую. Кеннеди был предупрежден, а значит — вооружен. И немедленно приступил к разработке стратегии в отношении Берлина.

Вернувшись в США он подвел итоги: «Я отправился в Вену для встречи с руководителем Советского Союза господином Хрущевым. Мы… имели весьма широкий и откровенный обмен мнениями по важнейшим проблемам… Ни одна сторона не проявляла невежливости, никто не выступал с угрозами и ультиматумами. Никаких преимуществ не было сделано или получено. Никаких решений не было принято и не планировалось, не было достигнуто никакого значительного прогресса, да мы и не претендовали на это».

Таким образом, публично Кеннеди был предельно сдержан. Но при этом полон решимости защищать Западный Берлин и доступ к нему. Если потребуется — силой оружия.

Это требовало разработки новых военных и дипломатических планов. Заявления Хрущева произвели на президента такое впечатление, что он временно пересмотрел подход к внешней политике и встал на позицию бывшего госсекретаря Дина Ачесона. Тот считал, что в ответ на жесткую позицию Советов Штаты должны стоять на своем, пока Москва не уступит.

При этом любой сигнал о готовности к переговорам мог быть расценен Кремлем как слабость. Поэтому, хотя Штаты, конечно же, предпочли бы мирное решение, подавать виду было нельзя — это могло вызвать новые попытки давления. Такой стиль американцы считали характерным для советской внешней политики и дипломатии. Недаром министр иностранных дел СССР Андрей Громыко получил от их журналистов прозвище «Мистер Нет». В этом «нет» американские эксперты видели символ разрушительной сути коммунистического мировоззрения.

Поэтому, считали они, Кеннеди напрасно увлекся спором о марксизме и «освободительных войнах». Методами политической демагогии Хрущев владел мастерски. Джек знал марксизм, но, воспитанный в западной академической традиции, он привык к американскому стилю полемики. Большевистский политический язык и логика были ему глубоко чужды. Поэтому он нередко чувствовал себя сбитым с толку рассуждениями красного вождя.

— Вы хотите разрушить влияние моей страны там, где оно традиционно существует. Вы хотите ликвидировать свободные системы там, где они есть, — говорил он Хрущеву.

— Идеи коммунизма не остановить. Но это вопрос решительного выбора самих народов, — отвечал Хрущев, упрекая Штаты в колониализме.