Евгения Федорова - На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной

На другой день он пришел снова и весь этот последний день провел у нас. Принес с собой бутылку чудесного вина, кажется, крымский мускат. Вино было, наверное, дорогое, мы, безденежные студенты, никогда такого и не пробовали. Было опять весело и интересно.

Потом Ганичка уехал. Был он в то время, как выяснилось, одним из заместителей Н. В. Крыленко. Так с «Артека» началась наша многолетняя дружба, хотя виделись мы за это время очень редко. В следующий раз мы встретились с ним только через пять лет, когда муж окончил архитектурный факультет Академии художеств и мы по распределению уезжали в Башкирию. Но все эти годы между нами не прекращалась переписка.

Письма приходили нечасто, но они были огромными, по 10–15 страниц, интересными по содержанию и наполненными не столько описанием событий, сколько раздумьями по поводу виденного, читанного, пережитого. Переписывалась с ним в основном я. Может быть, потому, что всегда была склонна к эпистолярным излияниям, и у него тоже, очевидно, имелось такое же желание. Кроме того, я чувствовала простое человеческое расположение к нему и мне было интересно с ним переписываться.

За те пять лет, что мы не виделись, произошло много серьезных событий, в корне изменивших жизнь Ганина. Вскоре после нашего знакомства от него ушла жена — его боевой товарищ, прошедшая с ним фронты Гражданской войны. По-видимому, он очень любил ее и тяжело переживал разрыв. Но это больше читалось между строк. Ныть и жаловаться Ганичка не любил.

Потом он сошелся с какой-то молоденькой девушкой-комсомолкой. Его всегда тянуло к молодежи, к ребятам, пионерам, которым он отдавал очень много времени, — был «шефом» каких-то лагерей, и ребята в нем души не чаяли. Из этой комсомолки он мечтал сделать человека содержательного, духовно развитого, дать ей образование, воспитать в своем духе…

Но не получилось. Может быть, слишком велика была разница в возрасте, может, он слишком подавлял ее своим авторитетом, принципиальностью и безапелляционностью. В общем, она родила ему дочь и ушла от него. Трехнедельную девочку Ганичка забрал к себе. Молодая мать, очевидно, решила, что ребенок будет только стеснять ее в дальнейшей жизни, и охотно отдала дочку отцу.

Ганичка влюбился в маленькую дочку, и вся его жизнь обрела единый смысл и единую цель — вырастить это крошечное теплое существо и воспитать умного, мыслящего, содержательного человека — свой образ и подобие. У Ганички были, несмотря на его высокое положение и достаток, свои «железные» принципы. Он был против всяких прислуг и домработниц. Растил девочку самостоятельно, признавая только общественные формы заботы о детях, в данном случае ясли. Дома же он сам кормил ее, сам купал и сам стирал пеленки.

Как раз вскоре после рождения Мальки — так он звал ее, от слова «маленькая», хотя настоящее имя девочки было Мая, Ганин был назначен наркомом юстиции Казахстана и увез с собой в жаркие края, где буйствовали песчаные ветры и все еще орудовали басмачи, новорожденную дочку, которую приходилось выкармливать из бутылочек.

Все это я знала из его писем. Письма из Казахстана были повестью о трудностях и ужасах насильственного становления советской власти в диком краю, о страшной и беспощадной борьбе с басмачами и о маленькой дочке, в которой постепенно пробуждалось человеческое сознание. А потом я получила письмо, где он писал, что устал от юриспруденции и она стала ему претить, и о том, что, как ему кажется, этап, когда надо было «бороться за революцию» и уничтожать ее врагов, миновал.

«Уничтожать, уничтожать и уничтожать…» — писал Ганин. Он устал уничтожать. Ему хочется заняться чем-нибудь другим. Что-нибудь «созидать». Стать рабочим у станка и вытачивать какие-нибудь детали, необходимые для советской индустрии… Cловом, Ганин решил сменить профессию. Прежде всего, ушел из Наркомюста СССР. Ушел с грандиозным скандалом, его чуть было не исключили из партии, но в конце концов он на своем настоял. Дело дошло до самого Сталина, и Сталин вызвал его «пред свои очи». Но, как говорится, нашла коса на камень. Ганин подтвердил свое окончательное решение — оставить юриспруденцию.

— Можете делать со мной что хотите, но к юридической работе я не вернусь!

Очевидно, даже Сталин понял, что его не переломишь, махнул рукой и, как ни странно, велел отпустить.

Ганичку и отпустили на все четыре стороны. Из наркомов он стал простым заводским разнорабочим, так как никакой технической специальности не имел. Норм он не выполнял — не было ни навыка, ни опыта. Через некоторое время перестало хватать денег… После фешенебельного кабинета и персональной машины с шофером ему не стало хватать пяти копеек на трамвай. А на руках была маленькая дочь.

Он все делал сам: отвозил девочку в ясли, привозил, кормил, купал, стирал. Это был цельный характер, Ганичка ничему не мог отдаваться наполовину — ни революции, ни ребенку. В конце концов он поступил учиться в Военную академию механизации и моторизации Красной армии. Ганин был самым старым курсантом в академии, но учился отлично, несмотря на все свалившиеся на него заботы о ребенке. Он также был единственным курсантом в звании майора (носил два ромба), которое ему присвоили после ухода из Наркомюста. Там у него было звание гораздо более высокое.

Вот как раз в это время произошла моя вторая встреча с Ганичкой. Мак только что окончил Академию художеств по архитектуре и по распределению должен был ехать в Башкирию — в Уфу. Естественно, мы уезжали всем семейством — с мамой, с моим новорожденным сыном Славкой, с собачкой Томочкой — умницей-пуделем, с целой кучей багажа, со всякими картинами, картонками, книгами и баулами. (Дама сдавала в багаж…)

В Ленинграде нас провожала вся шумная семья Селенковых.

Мы решили остановиться на пару дней в Москве, где у нас было много друзей и знакомых, но расположились все-таки у моего брата Ники, который в то время жил в Москве и имел небольшую квартирку около Белорусского вокзала. Туда Ганичка и приехал после занятий в академии вместе со своей Малькой, которой к тому времени было чуть больше годика.

Был уже вечер, и, конечно, мы не успели наговориться, и, так как Мак еще раньше уехал к каким-то своим друзьям, с которыми он обязательно хотел встретиться, я поехала проводить Ганичку, чтобы пообщаться хотя бы в трамвае. По дороге Малька заснула, и так, спящую, он ее бережно раздел и уложил в кроватку. Мы решили поговорить еще немного, ведь кто знает, когда еще придется встретиться!

Мы виделись всего лишь второй раз в жизни, но казалось, что знаем друг друга сто лет. Мы говорили, спорили и опять говорили без конца, и все было живо и интересно, и давно уже отзвенели последние трамваи, и уже не на чем было добираться домой… Так всю ночь и проговорили, только под самое утро, когда глаза уже начали слипаться, а Ганечке пора было уже собираться в академию (а еще завезти Мальку в ясли), я задремала на несколько минут. Макаша тоже задержался у друзей и приехал только утром. Мама с поджатыми губами молча бросала на нас осуждающие взгляды.