Мария Белкина - Скрещение судеб

У меня в сумке 150 р. и если постараться распродать все мои вещи

В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы.

Поручаю их Вам, берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает .

А меня простите — не вынесла . МЦ

Не оставляйте его никогда . Была бы без ума счастлива, если бы он жил у вас.

Уедете — увезите с собой.

Не бросайте»

Потом…

Потом — все со слов хозяйки, хозяина. Разным, в разное время — чуть разное. Но суть-то одна…

Вернулась хозяйка. Дверь была замкнута из сеней, она просунула в щель руку, отворила. Вошла… Может быть, закричала, может быть, кинулась к соседям…

Собрался народ.

Притронуться к Марине Ивановне боялись. Она так и висела в сенях…

Кто-то побежал в милицию, кто-то к врачу. Но ни из милиции, ни из больницы никто не спешил.

Вынул Марину Ивановну из петли прохожий. Ее положили.

Наконец явилась милиция. Явился врач. Марину Ивановну покрыли простыней, увезли в усыпальницу.

Сделали обыск в той комнатушке за перегородкой, за занавеской, где было ее последнее пристанище. Нашли три записки.

Мур вернулся почти сразу после хозяйки, увидел толпу, в дом его не пропустили, сказали о случившемся. Он повернулся и ушел…

В 1956 году Аля записала в своей тетради:

«Димка Сикорский плохо помнит, что и как было тогда в Елабуге. Для него 15 прошедших лет — срок большой. Многое путает, он, например, был уверен, что хоронили маму зимой и даже когда-то написал стихи об этих зимних похоронах.

Но вот что у него сохранилось в памяти: он в елабужском кино смотрит «Грозу». На экране раскаты грома и безумное лицо Катерины. И с раскатами грома дикий крик: «Сикорский!» Это Мур прибежал за ним в кино. Димка выскочил. Мур рассказал ему о мамином самоубийстве.

Дальше Димка помнит, как в Елабужском совете он добивался и добился разрешения на похороны, а это, говорил он, было очень трудно, в соседнем лагере военнопленных была эпидемия, и вообще смертность среди населения была велика, и почему-то ограничивали количество похорон на кладбище». [113]

Александр Соколовский, сын писательницы Саконской, которая была у Марины Ивановны 30-го и уговаривала ее остаться в Елабуге, тоже мало что помнил. Помнил, что Мур после смерти матери держался внешне спокойно, был, пожалуй, еще более замкнут, чем обычно, и взгляд его, как всегда, был холоден и, быть может, даже стал еще более холодным. Запомнилось ему, что тот сказал:

— Марина Ивановна поступила логично…

А Вадиму Сикорскому:

— Марина Ивановна правильно сделала, у нее не было иного выхода…

Эту фразу Мур будет потом повторять всем, отметая дальнейшие расспросы, оправдывая поступок матери и почти всех отталкивая этим от себя и приводя в ужас обывателей и слабонервных. И никому не будет приходить в голову, что навязала эти мысли ему сама Марина Ивановна, слишком часто в последнее время убеждая его в безысходности своей жизни…

Сикорский говорил, что Мур ночевал у него, Соколовский — что у них. Мур провел еще в Елабуге три ночи — мог ночевать и у того, и у другого. И оба вспоминали, что ночью он метался, стонал и, быть может, вовсе не спал. Спустя полтора года из Ташкента Мур напишет: «Самое тяжелое — одинокие слезы, а все вокруг удивляются — какой ты черствый и непроницаемый…»

Соколовскому тоже смутно припоминалось, что городские власти не давали разрешения хоронить Марину Ивановну на кладбище и шел разговор о какой-то общей могиле и он ходил по разным учреждениям. Может, они даже и вдвоем ходили, Вадим и Соколовский. Все хлопоты легли на плечи этих трех мальчишек, которым было тогда по шестнадцать-семнадцать лет.

Свидетельство о смерти было выдано Муру 1 сентября. В графе «род занятий умершей» написано: эвакуированная !

Хоронили 2 сентября. Эта дата взята из дневника Мура. Хоронили на средства горисполкома, и это тоже отмечено Муром.

Повезли прямо из усыпальницы, из больничного морга, в казенном гробу, повезли по пыльной дороге туда вверх, в гору, где темнели сосны.

Кто провожал ее в последний путь? Кто шел за гробом? Не все ли равно!

…Гроб: точка стечения всех человеческих одиночеств, одиночество последнее и крайнее…

Могила затерялась.

Похоронив мать… Но тут опять пошли слухи и толки — не хоронил! Откуда знают, что не хоронил? Со слов елабужской хозяйки кто-то разнес, а та и сама-то не ходила на похороны: «Если бы знать, что она такая знаменитая…» А кто по письму Мура толкует — он писал с фронта: «Мертвых я видел в первый раз в жизни: до сих пор я отказывался смотреть на покойников, включая М.И.», а значит, и не хоронил, делают вывод! А если все же хоронил, но не смотрел?! Гроб могли вынести из усыпальницы закрытым, закрытым везли, закрытым опустили в могилу. Не было церковного отпевания, не было гражданской панихиды, просто закопали… А даже если и подняли крышку, он мог отойти, и его вполне можно понять…

По сведениям Али, которые ей удалось собрать в «вольный» ее год — 1948-й, проведенный в Рязани, Марину Ивановну хоронили те немногие, кто приехал с нею из Москвы; были и мальчишки — и Мур, и Соколовский, и Сикорский, только, к сожалению, они ничего уже не помнили.

А в дневнике Мура никаких подробностей нет, записано только, что похоронили Марину Ивановну 2 сентября.

3 сентября вечером, с трудом добыв билет, на битком набитом пароходишке Мур отбыл из Елабуги. Его попутчиком оказался Юрий Оснос, доцент ИФЛИ, который возвращался в Чистополь, где была его жена Жанна Гаузнер.

4-го [115]ранним утром был Чистополь. Выгрузили вещи. Оснос повел Мура к себе домой, где его накормили завтраком, и уже от Осносов он отправился к Асееву.

По словам Мура, записанным в дневнике: «Асеев был совершенно потрясен известием о смерти М.И., сейчас же пошел вместе со мной в райком партии, где получил разрешение прописать меня на его площадь…»

К вечеру все вещи были уже перетащены в дом к Асееву. И вечером же Мур с Асеевым стали держать совет, оставаться ли Муру зимовать в Чистополе или вернуться в Москву.

Судя по дневнику, Мур был в полном смятении. Конечно, перспектива жить в Чистополе его не увлекала, в Москве был его единственный друг Митя Сеземан, был Муля, которого он любил, были тетки, с которыми он не очень-то ладил, когда жил у них, но все же — родня. И потом, в Москве хоть и бомбежки, но это Москва… Но будут ли нормально работать школы, сумеет ли он учиться? А он понимал, что ему нужно обязательно кончить школу, обязательно иметь на руках аттестат. Однако, где жить в Москве?..