Мария Белкина - Скрещение судеб

Мои получки

+ 60 % за редактирование французского перевода Джангара — приблизительно 150 р. и 60 % за Р. Гуда — 300 р., к-рые вскоре должна получить.

Итого, с 15-го января по 15-ое июня (ибо до сдачи Этери не заработаю больше ни копейки) — 3840 р. — за 5 месяцев. А с меня требуют 1910 р. в месяц.

Этери еще не начинала, теперь весь день придется мыть посуду, п. ч. ее мало и не выношу грязной.

Звонить больше не придется, буду бывать в Доме 2 раза в день, — к 2 ч. и к 7 ч. — забирать по две еды, а то — неловко. Дружок, когда Вы говорили: занять у Литфонда — я уже тогда ощутила — безнадежность. Дают только богатым . — On ne prête qu’ aux riches: старая французская поговорка. Читаю сейчас Житие протопопа Аввакума. Обнимаю Вас и Таню.

МЦ»

А у Мура записано в дневнике:

«Сегодня 29 марта 1940 г. Мы с мамой получили новую затрещину: утром мать встретила на улице Серафиму Ивановну (упр. д/о), которая сообщила, что теперь мы должны платить в два раза больше, чем раньше. Конечно, мама этого платить никак не может. Тогда С.И. позвонила в Литфонд, и там сказали — пусть платит за одного человека и получает на одного. Теперь мы будем ходить в дом отдыха и брать пищу на одного человека и делить между собою. Итак, наше общение с пребывающими в доме отдыха прекратилось: будем брать еду на одного и есть дома. Не быть нам за столом со всеми… Мне-то лично наплевать, но каково-то маме!»

Так в конце марта кончилась для Марины Ивановны «вся совместность», то есть — знакомства, встречи, разговоры. Она пишет: «Жаль — для Мура, для себя — не очень…» А Мур: «Мне-то лично наплевать, но каково-то маме!..» А в общем-то, им обоим совсем не наплевать! И помимо той обиды и унижения, которое Марина Ивановна испытывает, приходя на кухню за одной порцией еды (о чем она потом будет не раз поминать), Дом писателей для Мура был хоть каким-то развлечением в деревенском однообразии голицынского бытия. А для Марины Ивановны — отвлечением от тягостных мыслей, от скудности и нудности, от отгороженности жизни за тем «куриным двориком!» Хотя бы иллюзия совместности была…

Апрель и май Марина Ивановна проводит все там же, на Коммунистическом проспекте, в доме Лисицыных.

Есть майское письмо к Вере Меркурьевой.

«Голицыно, 10-го мая 1940 г.

Дорогая Вера Меркурьева,

Не объясните равнодушием: всю зиму болел — сейчас еще хворает — сын, всю зиму — каждый день — переводила грузин — огромные глыбы неисповедимых подстрочников — а теперь прибавилось хозяйство (раньше мы столовались в Доме отдыха, теперь таскаю сюда и весь день перемываю свои две кастрюльки и переливаю — из пустого в порожнее: если бы — из, пустого в порожнее!) — кроме того, не потеряла — а погребла Ваше письмо с адресом, только помнила Арбат, а Арбат — велик.

О Вашем знакомом. Я поняла, что это писатель, приехавший в писательский дом — жить, и рассчитывала встретиться с ним вечером (мы иногда заходим туда по вечерам), а когда мы пришли — его там не оказалось, т. е. оказалось, что он нарочно приезжал от Вас и тотчас же уехал. Вышло очень неловко: я даже не предложила ему чаю.

Буду у Вас (т. е. — надеюсь быть) 12-го, в выходной день, часам к 11-ти — 12-ти утра, простите за такой негостевой час, но я в городе бываю редко и всегда на мало, и всегда столько (маленьких!) дел.

10-го июня собираюсь перебраться поближе к Москве, тогда авось будем чаще встречаться — если Вам этого, после встречи со мной, захочется.

Итак, до после-завтра!

Сердечно обнимаю.

МЦ.

Непременно передайте Вашему знакомому, что я очень жалею, что его тогда — так — отпустила, но мне было просто неловко задерживать его, думая, что он торопится раскладываться и устраиваться.

Объясните ему ».

И 29 мая письмо к Ольге Мочаловой. И хотя цитатами из этого письма я тоже уже пользовалась, но считаю нужным привести его целиком:

Голицыно, Белорусской ж.д.

Дом писателей.

29-го мая 1940 г.

Мне кажется — это было лето 1917 г. Достоверно — Борисоглебский переулок, старый дом, низкий верх, наши две молодости — с той, неувядающей. Помню слово Бальмонта после Вашего ухода: — Ты знаешь, Марина, я слышал бесчисленных начинающих поэтов и поэтесс. И в женских стихах — всегда что-то есть.

Не было ли у Вас стихов про овощи (морковь)? Или я путаю? Тогда — простите.

…А волк мне — и по сейчас нравится, и если бы Вы знали, как я именно сейчас по такому сытому волку (сну) — тоскую! Вот Вам выписка с полей моей черновой тетради (перевожу третью за зиму — и неизбывную — грузинскую поэму):

«Голицыно, кажется, 24-го мая 1940 г. — новый неприютный дом — по ночам опять не сплю — боюсь — слишком много стекла — одиночество — ночные звуки и страхи: то машина, чорт ее знает что ищущая, то нечеловеческая кошка, то треск дерева — вскакиваю, укрываюсь на постель к Муру ( не бужу), — и опять читаю (хорошо ему было — писать! лучше, чем мне — читать!) — и опять — треск, и опять — скачок, — и так — до света. Днем — холод, просто — лед, ледяные руки и ноги и мозги, девчонка переехала ногу велосипедом, второй день не выхожу: нога — гора, на телеграмму, посланную 21-го — ни звука, в доме — ни масла, ни овощей, одна картошка, а писательской еды не хватает — голодновато, в лавках — ничего, только маргарин (брезгую — неодолимо!) и раз удалось достать клюквенного варенья. Голова — тупая, ледяная, уж не знаю, что тупее (бездарнее) — подстрочник — или я??

У меня нет друзей , а без них — гибель».

(Мур — это мой 15-летний сын, всю зиму болевший: пять болезней, — только что отболевший пятой. Остальные пояснения — при встрече).

Спасибо за стихи. Они мне напомнили — и на секунду вернули — меня — ту́. Но водопад — упал.

Мне очень, очень хочется Вас увидеть — у меня из тех времен почти никого не осталось: — Иных уж нет, а те — далече… и у меня здесь нет ни одного женского друга.

Теперь — как осуществить встречу? Хотите — приезжайте ко мне в следующий выходной (т. е. через — следующий ) — 6-го. Это наши с сыном последние здесь дни, 8-го начнутся сборы, а 10-го мы выезжаем, — куда, еще неизвестно — во всяком случае, встреча — затянется.

Ехать с Белорусского вокзала, касса пригородных поездов (впрочем, раз Фили — Вы эту дорогу знаете). Вот на выбор, два поезда: 12 ч.55 м. (т. е. без пяти час) — тогда Вы у меня будете в начале третьего и 2 ч.41 м. — тогда Вы у меня будете без чего-то четыре. Поезжайте лучше первым, — больше времени будет, пойдем в лес (мы на самой опушке), около 7 ч. пообедаем (завтра еду в город и чего-нб. куплю, — голодной не будете), а вечером — когда захотите — проводим Вас с сыном на вокзал, вечерних поездов — много.