Мария Белкина - Скрещение судеб

Так себя должны чувствовать столетние (умные) старухи…

Если бы я была на десять лет моложе: нет — на пять! — часть этой тяжести была бы — с моей гордости — снята тем, что мы для скорости назовем — женской прелестью (говорю о своих мужских друзьях) — а так, с моей седой головой у меня нет ни малейшей иллюзии: все, что для меня делают — делают для меня — а не для себя… И это — горько. Я ТАК привыкла — дарить!

(NB! Вот куда завела — «комната»)

Моя беда в том, что для меня нет ни одной внешней вещи, все — сердце и судьба.

Привет Вашим чудным тихим местам. У меня лета не было, но я не жалею, единственное, что во мне есть русского, это — совесть, и она не дала бы мне радоваться воздуху, тишине, синеве, зная, что, ни на секунду не забывая, что — другой в ту же секунду задыхается в жаре и камне.

Это было бы — лишнее терзанье.

Лето хорошо прошло: дружила с 84-летней няней, живущей в этой семье 60 лет. И был чудный кот, мышиный, египтянин, на высоких ногах, урод, но божество. Я бы — душу отдала — за такую няню и такого кота.

Завтра пойду в Литфонд («еще много-много раз») — справляться о комнате. Не верю. Пишите мне по адр.: Москва, Мерзляковский пер., д.16, кв.27.

Елизавете Яковлевне Эфрон (для М.И.Ц.)

Я здесь не прописана и лучше на меня не писать.

Обнимаю Вас, сердечно благодарю за память, сердечный привет Инне Григорьевне.

МЦ.»

А спустя две недели, 14 сентября, доведенная уже до крайности своим безвыходным положением, Марина Ивановна раздражается гневным монологом все по тому же поводу, в адрес той же Меркурьевой и все не по тому адресу! А каким мог быть тот адрес? Марина Ивановна понимала, что она бесправна в этом нашем мире, она — глас, вопиющий в пустыне, не более… И все же нервы не выдерживают, и должна быть какая-то разрядка, невозможно же бесконечно копить все в себе. И такой разрядкой может и было то письмо, точнее черновик письма, ибо нам неизвестно, перебелила ли его Марина Ивановна, отослала ли или оно так и осталось навечно в той черновой тетради, начатой ею еще в Париже…

«Ответ на письмо поэтессе В. А. Меркурьевой.

(меня давно знавшей)

— «В одном Вы ошибаетесь — насчет предков »…

Ответ: отец и мать — не предки. Отец и мать — исток: рукой подать. Даже дед — не предок. Предок-ли прадед? Предки — давно и далеко, предки — череда, приведшая ко мне…

Человек, не чувствующий себя отцом и матерью — подозрителен. «Мои предки» — понятие доисторическое, мгла (туман) веков, из к-ой наконец проясняются: дед и бабка, отец и мать, — я.

Отец и мать — те, без к-ых меня бы не было. Хорош — туман!

То́, что я, всё, что я — от них, (через них), и то, что они все, что они — я.

Даже Гете усыновил своего маниакального отца:

А Марк Аврелий — тот просто начинает:

Без этой обязанности отцу, без гордости им, без ответственности за него, без связанности с ним, человек — СКОТ.

— Да, но сколько недостойных сыновей. Отец — собирал, сын — мот…

— Да, но разве это мой случай?

Я ничем не посрамила линию своего отца. (Он поставил) Он 30 лет управлял Музеем, в библиотеке к-го — все мои книги.

Преемственность — налицо.

— «Отец, мать, дед»… « Мы Москву задарили»… «Да Вы-то сами — что дали Москве?»

Начнем с общего. Человек, раз он родился, имеет право на каждую точку земного шара, ибо он родился не только в стране, городе, селе, но — в мире.

Или: ибо родившись в данной стране, городе, селе, он родился — по распространению — в мире.

Если же человек, родясь, не имеет права на каждую точку земного шара — то на какую же единств. точку земного шара он имеет право? На ту, на к-ой он родился. На свою родину.

Итак я, в порядке каждого уроженца Москвы, имею на нее право, п.ч. я в ней родилась.

Что можно дать городу, кроме здания — и поэмы? (Канализацию, конечно, но никто меня не убедит, что канализация городу нужнее поэм. Обе нужны, по-иному — нужны).

Перейдем к частному.

Что «я-то сама» дала Москве?

«Стихи о Москве» — «Москва, какой огромный странноприимный дом…» «У меня в Москве — купола горят»… «Купола — вокруг, облака — вокруг»… «Семь холмов — как семь колоколов»… — много еще! — не помню, и помнить — не мне .

Но даже — не напиши я Стихи о Москве — я имею право на нее в порядке русского поэта, в ней живущего и работавшего, книги к-го в ее лучшей библиотеке (Книжки нужны? а поэт — нет?! Эх вы, лизатели сливок!).

Я ведь не на одноименную мне станцию метро и не на памятную доску (на доме, к-ый снесен) претендую — на письменный стол белого дерева, под к-ым пол, над к-ым потолок и вокруг к-го 4 стены.

Итак, у меня два права на Москву: право Рождения и право избрания. И в глубоком двойном смысле —

Я дала Москве то, что я в ней родилась.

Родись я в селе Талицы Шуйского уезда Владим. губ., никто бы моего права на Талицы Шуйского уезда Владим. губ. не оспаривал.

Значит, всё дело в Москве — миров. городе.

А какая разница — Талицы и Москва?

Но «мировой город» — то она стала — потом, после меня, я — раньше нынешней, на целых 24 года, я родилась еще в «четвертом Риме» и в той, где

( моего пруда, пруда моего младенчества).

Оспаривая мое право на Москву, Вы оспариваете право киргиза на Киргизию, тунгуса на Тунгусию, зулуса на Зулусию.

Вы лучше спросите, что здесь делают 3 1/2 милл. немосквичей и что они Москве дали.

— Право уроженца — право русского поэта — право вообще — поэта, ибо если герм. поэт Р. [61], сказавший.

Als mich der grosse Ivan ans Herz schlug [62], на Москву не в праве… то у меня руки опускаются, как всегда — от всякой неправды — кроме случая, когда правая — в ударе заносится.

Все права, милая В. Ал., все права, а не одно.

Итак, тройное право, нет, четверное, нет, пятерное: право уроженца, право русского поэта, право поэта Стихов о Москве, право русского поэта и право вообще поэта:

МЦ.

14 сент. 1940 г. (NB! чуть было не написала 30 г. А — хорошо бы!)»

Письмо Меркурьевой, на которое даст ответ Марина Ивановна, я никогда не держала в руках, но все же как-то не верится, чтобы старая интеллигентная женщина, доброжелательно относящаяся к Марине Ивановне, разыскавшая ее, окликнувшая по возвращении из эмиграции (на что отнюдь не у многих из прежних друзей и знакомых хватило храбрости), вдруг столь бестактно могла бы написать — мол, предки-предками, а вы-то сами что дали Москве, какое у вас на нее право?!..