Бенедикт Сарнов - Красные бокалы. Булат Окуджава и другие

– Твои можно, – сказал я. И с досадой подумал, что вот черт меня дернул испортить Андрею обедню – не миновать теперь длинного и неприятного выяснения отношений. Но Андрей был умен и развивать эту тему не стал.

Что же касается Булата, то он, я думаю, даже и внимания не обратил на это мое замечание. А скорее всего, даже и не очень вслушивался в то, что я там про него говорил.

Но не всегда так бывало.

вступительным словом какой-то его большой творческий вечер. Я охотно и даже с радостью согласился.

О чем я говорил в этом вступительном слове (в Москве, а не в Гренобле), помню очень хорошо, потому что незадолго до того написал довольно большую статью о русской поэзии «эпохи магнитофона». Речь в ней шла о Высоцком, Галиче, Юлии Киме, Юзе Алешковском. И первым в этом ряду там у меня, конечно, был Булат. Не только потому, что именно он своими песнями открыл эту эпоху.

Вот об этом, с некоторыми вариациями, я и говорил в том своем вступительном слове. О том, что Булат Окуджава – не поэт, не прозаик, не композитор и не певец, а – совершенно уникальное, единственное в своем роде художественное явление. И не скрывал своего восхищения этим художественным явлением, не стесняясь, признавался ему в своей любви.

Этим своим выступлением я тогда был очень доволен и не сомневался, что Булату оно тоже должно было прийтись по душе.

Каково же было мое изумление, когда до меня докатилось, что он был им не то что недоволен, а огорчен, даже обижен.

– Бен, – с обидой сказал он тогда одному из наших общих друзей, – говорил там только о песнях. Ни словечка ни о моих исторических романах, ни о моей автобиографической прозе. Словно ничего, кроме песен, я в своей жизни не написал.

Какой повод я дал ему для этой обиды, я тогда даже и не понял.

И так бы, наверно, и не понял, если бы не другой эпизод, не другой случай.

помимо большого юбилейного вечера, когда возле здания театра на Трубной, где проходило торжественное чествование юбиляра, собралась огромная толпа желающих хоть по трансляции услышать, что происходит там, в зале, – помимо этого большого вечера был еще один – маленький, интимный – в литературном музее. И мне там тоже пришлось выступать. В этом случае с воспоминаниями, конечно.

И когда я рассказывал о том, где и как мы встретились, познакомились, а потом и подружились, Булат, сидевший в первом ряду, мне крикнул: «Про гитариста расскажи! Про гитариста!»

Я сразу понял, о чем он.

Когда мы с ним работали в «Литературной газете», был там у нас, в нашем отделе, один сотрудник – не самый одаренный и не самый умный из наших сотрудников, – совсем молодой человек. И вот он женился и устраивал свадьбу. Свадьба была со всеми мещанскими атрибутами, с обручальными кольцами (тогда как раз появился такой фельетон не фельетон, а статья в «Комсомольской правде»: «Носи кольцо, Катя!», то есть это был узаконенный официозом возврат к старым, дореволюционным бытовым традициям). И вот все мы были приглашены на эту свадьбу. Там был сервирован стол, и против каждого стула на столе был такой плакатик, обозначающий фамилию того, кому предназначен этот стул и этот прибор на столе, его место за этим столом: «Берестов», «Сарнов», «Рассадин»… И был там плакатик, на котором было написано: «Гитарист». Это был плакатик, обозначающий место Булата.