Фаина Раневская. Клочки воспоминаний

Приходил Александр Румнев, искусный график, обладавший изысканными манерами — «последний котелок Москвы» (снимался с Фаиной Георгиевной в сцене бала в «Золушке»). Заходил в ее полутемную комнату, они долго беседовали, он садился рядом и рисовал ее; часто засиживались допоздна. По Ли-зиным меркам обстановка была вполне интимная. Она выразила протест: «Фаина Георгиевна, что ж это такое?! Ходить-ходить, на кровать садиться, а предложение не делаеть?!»

Внешне Лиза была похожа на Петра Первого, за что Раневская так ее и называла. Готовясь к свиданию, она бесконечно звонила по телефону своим подругам: «Маня, в тебе бусы есть? Нет? Пока… Нюра, в тебе бусы есть? Нет? Пока». — «Зачем тебе бусы?» — поинтересовалась Фаина Георгиевна. «А шоб кавалеру было шо крутить, пока мы у кино сидим!»

Когда замужество наконец состоялось, Раневская подарила Лизе свою только что купленную роскошную кровать — для продолжения Лизиного рода. Сама так до конца жизни и спала на тахте.

Раневская очень боялась, что ей могут предложить сотрудничать с КГБ. Как отказать, как быть? Один знакомый посоветовал, в случае если такое предложение поступит, сказать, что она кричит во сне. Тогда, мол, как неблагонадежная, способная выболтать тайну, она не подойдет, предложение будет снято. Прошло время. Однажды, когда Фаина Георгиевна работала в Театре имени Моссовета, к ней обратился член партбюро с предложением вступить в партию. «Ой, что вы, голубчик! Я не могу, я же кричу во сне!» — воскликнула бедная Раневская. Слукавила она или действительно перепутала эти департаменты, Бог знает!

Тематически эта история имела продолжение. В Ленинграде на гастролях Раневской предложили роскошный номер в «Европейской» с видом на Русский музей, сквер, площадь Искусств. Она охотно заняла его и несколько дней в хорошем расположении духа принимала своих ленинградских друзей — рассказывала анекдоты, обменивалась новостями, ругала власть и чиновников. Через неделю к ней пришел администратор и очень вежливо предложил переехать в такой же номер на другой этаж. «Почему? — возмутилась актриса. — Номеров много, а Раневская у вас одна». — «Да, да, — лепетал администратор, — но мы очень вас просим переехать, там вам будет удобнее». — «Мне и здесь хорошо», — отказалась Раневская. Пришел директор «Европейской» и, включив воду в ванной, объяснил, что на днях ждет высокое духовное лицо, этот номер в гостинице единственный, оборудованный прослушивающим устройством. После этого Фаина Георгиевна моментально переехала. На новом месте оставшиеся ночи она не спала, вспоминая свои высказывания в прежнем номере и размышляя о том, что с ней теперь будет.

Вообще на гастролях с Раневской всегда случалось нечто непредвиденное. Она любила Львов, город этот был дорог ей, здесь снимали ее «Мечту». Львов, пронизанный прежним, довоенным, чуть польским духом, был похож на старую, еще неразрушенную Варшаву.

В свободный день Фаина Георгиевна решила поехать на ипподром. Очевидно, она задумала эту акцию еще в Москве. Довольно быстро насладившись видом лошадей, вошла в азарт и стала делать ставки, раз от разу проигрывая все больше. Кончилось тем, что в чужом городе, далеко от дома, осталась без единой копейки. Ехала на трамвае зайцем, ни жива ни мертва от страха в ожидании контролера.

В тот приезд у Раневской — впрочем, как обычно — была бессонница. Выйдя на балкон гостиницы, она с ужасом обнаружила в небе светящееся существительное действия на букву «Е». Потрясенная ночными порядками любимого города, добропорядочно соблюдавшего советский моральный кодекс днем, Раневская уже не смогла заснуть и лишь на рассвете разглядела потухшую первую букву «М» на вывеске мебельного магазина, написанной по-украински: «МЕБЛИ».

« Я — кладбище несыгранных ролей. Я родилась недоношенной и ухожу из жизни недопоказанная и недовыявленная. Я недо… милый мой! И в творческом смысле — тоже. Кстати, все мои лучшие роли сыграли мужчины», — не раз говорила Фаина Георгиевна Раневская, с которой мне посчастливилось дружить и встречаться много лет.

«Я прожила жизнь не на своей улице и не в своей эпохе. Мне нужен XIX век. Срочно!»

Судьба распорядилась так, что Фаина Раневская (как Верико Анджапаридзе и Нонна Мордюкова) была названа в числе двадцати лучших актеров XX столетия. Это открытие Британской энциклопедии (1992) уже давно витало в воздухе. Ей на роду написано было стать великой. Высочайшую оценку таланта Ф. Г. Раневской в разные годы дали Анна Ахматова и Борис Пастернак, Алексей Толстой и Бертольт Брехт, Франклин Рузвельт и Галина Уланова, Дмитрий Шостакович и Святослав Рихтер…

И даже таков неутомимый почитатель искусства, как Сосо Джугашвили, после ночного кремлевского просмотра по-сталински гениально заметил, что ни за какими усиками и гримерскими нашлепками народному артисту Жарову не удается спрятаться и скрыться в своих ролях, что он и есть товарищ Жаров. Зато товарищ Раневская, практически ничего не наклеивая, выглядит на экране всегда разной (свидетельство С. М. Эйзенштейна).

Разрабатывая эту гениальную формулировку, год назад вместе с моим другом и режиссером Алексеем Габриловичем мы сняли двухсерийный фильм «Вспоминая Раневскую» (его дважды показывали по Центральному телевидению). В этой картине о Раневской вспоминают ее соратники по искусству и друзья, но не авторы фильма. Здесь же я предлагаю читателям то, что мне довелось слышать от Фаины Георгиевны с глазу на глаз. Мгновения, штрихи незабываемого общения с нею.

Фаина Георгиевна рассказывала, что юная Марина Цветаева испытывала пристрастие к… склянкам из-под духов, обнаруживая в них разнообразие, красоту и совершенство форм. Бывало, взяв маленький ножичек, Марина не спеша и аккуратно счищала наклейки с флакончика. А потом, любуясь им на просвет, говорила удовлетворенно: «Все. И этот ушел в вечность».

Где-то теперь эти склянки, прелестные формы, освобожденные цветаевской рукой? Ушли в вечность… На неприбранных московских дворах валяются пузырьки из-под тройного одеколона, который неимущие алкаши употребляют взамен водки и коньяка. На книжных развалах не встретишь томиков Марины Цветаевой: здесь их заменяют вошедшие в моду суррогаты литературы — пересказы модных телесериалов вроде «Возвращения в Эдем» или «Богатые тоже плачут», которые с непостижимым уму сопереживанием смотрит вся наша страна.

«Талант сейчас ни при чем», — любила повторять Раневская. Цветаева сейчас для многих-многих тоже ни при чем.

…А сдружились они еще в юности. Фаина Георгиевна рассказывала, как однажды, в пору Гражданской, прогуливаясь по набережной Феодосии, столкнулась с какой-то странной нелепой девицей, которая предлагала прохожим свои сочинения. Фаина взяла тетрадку, пролистала: стихи были несуразные, девица — косая. Раневская, расхохотавшись, вернула хозяйке ее творение. И пройдя далее, вдруг заметила Цветаеву, побледневшую от гнева, услышала ее негодующий голос: «Как вы смеете, Фаина, как вы смеете… так разговаривать с поэтом!»