Джеми Доран - Гагарин. Человек и легенда

Нефедов заявляет, что половина испытателей, вместе с которыми он работал в 60-е годы, не дожили до 90-х, но он говорит о своей карьере без сожаления. Совсем напротив: он очень гордится, что внес свой вклад в освоение космоса. «Единственная трагическая сторона здесь — то, что наша профессия как бы никогда не существовала. Все проходило в обстановке строгой секретности, так что никакой соцзащиты от государства, к тому же никто никогда не занимался медицинскими обследованиями испытателей на протяжении долгого периода. А сегодня наши старые друзья, наши коллеги начинают умирать». Он вспоминает особенно жестокий эксперимент, в ходе которого отрабатывался возможный отказ воздухоочистительной системы космического корабля: «К примеру, если на подводной лодке в воздухе скапливается больше трех процентов углекислого газа, этого достаточно, чтобы объявить чрезвычайное положение. А мы с одним моим товарищем в тестовой камере [Института медико-биологических проблем] дошли до трех с половиной, четырех, пяти процентов. Честно говоря, было просто нечем дышать, лицо при этом становится какого-то неприятного оттенка, губы синеют, мозги не действуют, начинает страшно болеть голова, возникает слабость. У нас у обоих пошла кровь из носа, но мы доработали до контрольного времени. Никогда не забуду, как я ему твердил: „Еще полчасика, и всё кончится“. А через тридцать минут: „Ну еще полчасика…“ Мне надо было его хоть как-то подбадривать».

Евгений Кирюшин сохранил яркие воспоминания об измененном состоянии сознания, которое пережил на центрифуге, когда его тело испытало то, что уже даже не назовешь сколько-нибудь нормальной нагрузкой: «Вдруг — свет, очень интересно, сначала чернота, потом желтое, сиреневое, потом словно летишь через пустоту, а потом вообще забываешь обо всех ощущениях. Такое впечатление, что ты — это отдельный мозг, рука, глаз. Вся эта постылая тяжесть остается в кресле, и вдруг ты оказываешься наверху, над собственным телом. Ты совершенно невесом, ты словно бы смотришь на себя сверху. Это момент преображения. Все свои настоящие достижения ты совершаешь именно в эти несколько минут. Но это жуткие эксперименты, все без исключения».

Нефедов вспоминает, как впервые встретился с Юрием Гагариным — 2 января 1968 года, когда Первый космонавт посетил центр медицинских экспериментов и отпраздновал Новый год вместе с испытателями: «Тогда я начал работать с внезапной разгерметизацией, меня она очень заинтересовала. Он спросил: „На что это похоже? Тебе не страшно? Вы отрабатывали падение давления до уровня 50 километров? [5] Имеется в виду весьма низкое давление, характерное для высоты 50 км над поверхностью Земли, на границе стратосферы и мезосферы. “ Замечательно было с ним обо всем этом поговорить. Но вдруг он спросил, почему я такой грустный. Я был просто тихий и спокойный, но ему показалось, что я грущу. Он крепко обнял меня и сказал: „Всё в твоих руках, Сергей. Видно, есть у тебя непреодолимое желание“».

Непреодолимое желание. У космонавтов такое имелось, и мир пел им хвалу. У испытателей оно тоже было, но они не могли о нем говорить, разве что Гагарину, который не пожалел времени, чтобы разобраться, почему этот парень добровольно согласился принять участие в безумно опасной серии экспериментов по внезапной разгерметизации. И испытатель поспешно и не очень-то внятно пытался объяснить, почему же он, черт побери, это делает.

Судя по всему, тогда не было недостатка в людях, добровольно желавших принять участие в этой опаснейшей работе. Владимир Яздовский, один из руководителей советского космического проекта на первых его стадиях, не понаслышке знавший все его стороны, вспоминал: «После полета Лайки на втором спутнике [6] Речь идет о «Спутнике-2». в Академию наук пришло около трех с половиной тысяч заявлений — от заключенных, из-за границы, от многочисленных организаций. Люди писали: „Вам не придется меня беречь, только отправьте меня в космос“. Конечно, мы не могли ответить каждому, а кроме того, мы еще не знали, как вернуть человека на Землю после завершения полета, и пока не собирались запускать в космос людей».

Был один человек, который отныне больше, чем кто-либо еще, управлял жизнью Гагарина — как друг и могущественный заступник. Этот человек не был космонавтом, хотя когда-то давно, в юности, научился пилотированию. Он пребывал в тени, где-то в самых верхних эшелонах космической власти. Большинство работавших в советской космонавтике называли его Королем или Шефом, а иногда по его инициалам — просто С.П. Его фамилию никогда не произносили публично, так как власти объявили его личность строжайшей государственной тайной. Долгие годы в многочисленных сообщениях о советских ракетных достижениях, проходивших по радио и в газетах, его называли только Главным Конструктором, без имени и фамилии.

Сергей Павлович Королев родился в 1907 году на Украине. Высшее образование получил в Москве. Став в 1930 году авиаконструктором, он увлекся ракетами. Сначала он видел в них подходящий источник энергии для своих летательных аппаратов, но к концу 30-х годов понял, что ракета как таковая способна сама по себе стать транспортным средством1.

Предвоенные армейские стратеги проявляли большой интерес к работе пионеров ракетостроения. Маршал Тухачевский организовал создание нового исследовательского центра, Лаборатории газовой динамики, прятавшейся за тяжеловесными валами петербургской Петропавловской крепости (на каменной кладке до сих пор видны следы термических ожогов), а в Москве над схожими проблемами трудилась Лаборатория реактивного движения. Благодаря этим параллельным исследованиям выдвинулся соперник Королева — Валентин Глушко, самый многообещающий конструктор топливных насосов и камер реактивных двигателей для ракет. Но Королев смотрел дальше: он размышлял о том, как соединить двигатели с топливными баками, навигационным оборудованием и полезной нагрузкой, чтобы создать ракетные средства передвижения, которые могли бы выполнять определенные функции — сбрасывать бомбы, вести метеонаблюдения в верхних слоях атмосферы, а когда-нибудь и исследовать космос.

Михаил Тухачевский главным образом интересовался крылатыми ракетами-бомбами и другим полезным для Красной армии вооружением. В 1933 году он начал масштабное объединение различных ракетных программ в единый военный проект. К сожалению, Сталин боялся умных солдат, а потому к 1937 году развернул широкомасштабную чистку среди офицеров, ставшую частью террора, царившего на всех уровнях советского общества. Тухачевского арестовали 11 июня и расстреляли в ближайшую же ночь2. Всех инженеров-ракетчиков, которых он собрал и поддерживал, тут же заподозрили в антисталинских настроениях и арестовали. Королева взяли 27 июня 1938 года. Его ожидало десять лет строгого режима в Сибири: по сути, это был смертный приговор.