Антонина Пирожкова - Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем

Много было рассказов о том, как молодые люди познакомились друг с другом и как проходила их жизнь. Когда в России произошла Октябрьская революция, писатель Леонид Андреев со своей семьей жил в собственном доме в Финляндии. Жить там становилось все труднее, нависла угроза голода, и Вадим Леонидович после смерти своего отца в 1919 году решил уехать в Константинополь. Победа Красной армии над Белой, в частях которой служил совсем молодой Владимир Сосинский, заставила его бежать из Крыма на Кавказ, в Сухуми он сел на пароход и отплыл в Константинополь.

Там Сосинский узнал, что в городе создана гимназия, чтобы молодые люди из России, не успевшие закончить свое образование, могли получить аттестаты зрелости. Главное, что привлекало в гимназию, — возможность там кормиться, а может быть, и жить. В этой гимназии Сосинский познакомился и подружился с двумя такими же юношами, каким был и сам. Один был Вадим Андреев, а другой — Давид Резников. Из Константинополя молодые люди вскоре уехали в Париж и там каким-то образом познакомились с семьей Чернова и впоследствии женились на трех его дочерях. Резников — на Наталье, Андреев — на Ольге, а Сосинский взял в жены младшую дочь, Ариадну. В год моего с ними знакомства Сосинские жили в США, где Владимир Брониславович работал в Организации Объединенных Наций, а сыновья их учились в школе. Андреевы жили в Швейцарии. Вадим Леонидович работал в «Комитете восемнадцать».

Когда в Москву из Лондона приехала Мария Игнатьевна Будберг, Екатерина Павловна мне позвонила и сказала: «Хотите познакомиться с последней женой Алексея Максимовича Марией Игнатьевной? Тогда приходите вечером Кстати, писатель Леонид Леонов придет читать свою новую повесть «Evgenia Ivanovna», он хочет, чтобы Мария Игнатьевна сказала ему свое мнение о герое этой повести — англичанине, правильно ли он его изображает». Я, конечно, пришла, и чтение состоялось; у Марии Игнатьевны не было серьезных замечаний, так, две-три поправки. Когда Леонов ушел, Мария Игнатьевна обратилась ко мне и сказала, что хотела бы со мной встретиться и поговорить. Остановилась она в тот приезд не у Екатерины Павловны, а у Надежды Алексеевны Пешковой. Мне она не позвонила, и разговор не состоялся. А для меня осталось загадкой, о чем она хотела со мною говорить.

Наверное, год спустя после реабилитации Бабеля начали освобождать заключенных из лагерей, и я у Екатерины Павловны познакомилась с Ириной Каллистратовной Гогуа, восемнадцать лет отсидевшей в лагере. Через несколько дней после этого знакомства мы столкнулись с ней у окошечка нотариальной конторы на улице Кирова. И я, и она делали там копии со справок о реабилитации, я — со справки Бабеля, она — со своей. Между нами возникла симпатия, мы сразу подружились и общались до самой ее смерти.

По-прежнему я бывала у Екатерины Павловны, больше в московской квартире, реже на даче в Барвихе. Однажды, когда мы с Екатериной Павловной сидели в столовой, она вдруг встала и молча вышла. А потом принесла две маленькие фотографии, сказав: «Возьмите эти фотографии. Здесь первая жена Бунина, Анна Николаевна Цакни. Вы моложе меня, и у вас эти снимки дольше сохранятся». Фотографические снимки Анны Николаевны Цакни в том ее возрасте, когда она была женой Бунина, у меня хранятся до сих пор. Я когда-нибудь передам их в музей Бунина.

Как-то раз весной Екатерина Павловна пригласила меня провести выходной день в Барвихе и взять с собой Лиду. На даче вместе с ней жил Михаил Константинович с Катей. Происхождение Кати было связано с романтической историей. Об этом мне рассказала много позднее Ирина Каллистратовна Гогуа. Михаил Константинович, будучи другом Екатерины Павловны, влюбился в ее секретаршу Татьяну Александровну, и в результате этого романа родилась девочка; в честь Екатерины Павловны ее назвали Екатериной. Пешкова поселила Татьяну Александровну в своей квартире и всячески опекала и мать, и дочь. Сам Михаил Константинович остался, как казалось всем, равнодушным к этому событию, во всяком случае, жениться он не захотел. Но когда Кате было уже лет девять-десять, у него возникли отцовские чувства, и он стал брать девочку с собой на дачу к Екатерине Павловне, гулял с ней и всячески баловал. В тот день, когда я была там с Лидой, Михаил Константинович захотел сняться с девочками, со мной и с Екатериной Павловной. Я сняла Михаила Константиновича с Екатериной Павловной и Катей, потом его с двумя девочками, а Екатерина Павловна щелкнула аппаратом, когда на скамейку перед дачей он усадил меня, Лиду, Катю и сел сам. А потом сказал: «Ну вот, меня не будет, а у вас останутся эти фотографии». Я удивилась, но не придала значения его словам. За обедом он был, как всегда, веселым, выпил свои обычные две рюмки водки и заставил меня выпить с ним рюмку, к неудовольствию Екатерины Павловны, не пьющей водки совсем.

К осени я узнала от Пешковой, что Михаил Константинович болен, и когда приехала на дачу, то убедилась в этом. Екатерина Павловна была очень к нему внимательна, и если в саду он со мной разговаривал, она вмешивалась и просила меня не поддерживать разговора, потому что ему трудно много говорить — он начинает задыхаться.

Вскоре дача Екатерины Павловны сгорела. Говорили, что пожар произошел от неисправной электропроводки в буфетной, маленьком помещении, из которого вела лестница на второй этаж. В буфетной в низком шкафу хранились крупы, сахар, чай, кофе, печенье, а на шкафу стояли самовар, чайник, кофейник и электрическая плитка. Пожар в буфетной сразу же перекинулся на низ лестницы. Наверху никого не было, а в угловой комнате нижнего этажа, дверь которой выходила в буфетную, спали Михаил Константинович и Катя. Им, как мне помнится, пришлось выбираться через окно. В своих комнатах на нижнем этаже ночевали Екатерина Павловна и домашняя работница Лина.

Позже Екатерина Павловна мне говорила, что жалеет не столько о даче, сколько о фотографиях любимых друзей, о подаренных картинах, о книгах с автографами писателей, о всех тех не очень, может быть, ценных, но милых для нее вещах, которые наполняли дом с давних пор.

И в этот же год из ее московской квартиры украли все золотые вещи. Позвонили в дверь, и, когда Лина открыла, ворвалась группа цыганок с новорожденным ребенком. Они попросили воды и стали перепеленывать ребенка в передней на столике. Пока Лина ходила на кухню за водой, кто-то из цыганок пробрался в столовую и, открыв дверцу секретера, вытащил все золотые вещи. Это был уже известный в Москве прием, об этом много говорилось в то время. Екатерина Павловна сказала мне, что среди золотых вещей были и часы, и брошка, и кольца, но особенно ей было жаль обручальных колец ее и Алексея Максимовича. С Алексеем Максимовичем, которого она называла просто Алеша, часто были связаны ее рассказы. Во всех снах, которые она мне пересказывала, всегда появлялся Алексей. Видела она его очень ясно — в чем был одет, как выглядел, о чем спрашивал ее, что ей говорил. Было очевидно, что Екатерина Павловна в своей жизни любила только этого человека.