Антонина Пирожкова - Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем

Через несколько дней Енукидзе должен был уезжать в Москву, и я пришла на вокзал проводить его и Елену Сатировну. Авель Сафронович взял с меня слово, что по приезде в Москву я ему позвоню.

Когда я написала Бабелю, что в поезде познакомилась с Енукидзе и что он обещал помочь мне поступить в Метропроект, Бабель испугался. Он ответил, что по Москве ходят слухи, что Енукидзе увлекается молодыми балеринами из Большого театра, и его рекомендация даст повод к нежелательным разговорам обо мне, поэтому лучше это знакомство не продолжать. Я была не согласна с Бабелем, поскольку основывалась на поведении Енукидзе по отношению ко мне, но тем не менее, вернувшись в Москву, не стала звонить в Кремль.

Чтобы закончить всё о моем знакомстве с Енукидзе, я должна забежать вперед. Когда Бабель пригласил меня в Горловку для встречи Нового 1934 года и я решилась ехать, я попыталась достать билет на поезд, но это оказалось совершенно невозможным делом. Мог бы помочь Ефим Александрович Дрейцер, но его не было в Москве. И мне пришлось обратиться к секретарю Енукидзе Елене Сатировне. Я немедленно была приглашена в Кремль и в ожидании билета, за которым кто-то был послан, присутствовала на заседании IV сессии ВЦИК на докладе министра иностранных дел М. М. Литвинова о международном положении. После доклада мы с Еленой Сатировной ходили обедать в Грановитую палату, где были накрыты столы для делегатов. Енукидзе я в тот раз не видела — он был очень занят. Это было мое первое посещение Кремля. Получив билет до Горловки, я ушла домой и в тот же вечер уехала в Донбасс.

Как-то зимой 1934 года Енукидзе пригласил меня на его дачу. Вместе со мной туда была приглашена певица Большого театра Вера Александровна Давыдова. За нами заехала Елена Сатировна. Был солнечный морозный день. Мы встретили Енукидзе на прогулке, и он сказал, что завтракать мы все идем к Михаилу Ивановичу Калинину, живущему по соседству. Это был большой дом с колоннадой у въезда, от которого тянулась прямая липовая аллея длиною более двух километров. Мы нашли Калинина на этой аллее — Енукидзе, наверное, знал, что тот по предписанию врача прогуливается здесь по утрам. Вместе с Михаилом Ивановичем мы пришли в дом, где на нижнем этаже, сообщаясь с передней, была большая зала с длинным столом, за которым уже сидели члены семьи Калинина — его жена, сын и невестка. Завтрак был ничем не примечательным, но к кофе подали целое блюдо еще теплых сдобных румяных булочек, которые были очень вкусными. Я ничего не запомнила из разговоров за столом, видимо, потому, что в них не было чего-то такого, что могло меня поразить.

Возвратившись на дачу Енукидзе, мы все долго смеялись над Авелем Сафроновичем по поводу того, какое количество носков было им надето. Сидя в передней, он снимал одну пару, затем вторую, потом третью, четвертую, а мы умирали со смеху. Мне кажется, носков было пар семь или восемь. Если дача Калинина была старым помещичьим домом и показалась мне мрачноватой и неуютной, то дача Енукидзе была новой постройки, с большими окнами, очень светлая и уютная. Авель Сафронович вытащил откуда-то и принес нам с Верой Александровной целую кипу прекрасно изданных заграничных журналов. Среди них был каталог с цветными изображениями всех бабочек мира, и от него нельзя было оторваться.

В обед на второе была рыба жерех, которую я ела впервые. Было очень весело. Авель Сафронович смешил нас, вспоминая о том, как один актер повторял всё, что говорил суфлер: «Три раза ха-ха-ха…» или «Я Вас люблю — в сторону «мегера»». Я предупредила Енукидзе, что должна не очень поздно возвратиться в Москву, так как в этот вечер была приглашена на день рождения. Он уважительно отнесся к моему желанию уехать пораньше, и мы отправились еще в сумерках. По дороге Авель Сафронович попросил Веру Александровну что-нибудь спеть нам, и она тихим голосом великолепно спела колыбельную Моцарта «Спи, моя радость, усни».

Когда въехали в Москву, нас остановил патрульный с голубой повязкой на рукаве, чтобы проверить, кто едет. Мы тронулись дальше, а Енукидзе вдруг сказал: «Что случилось? Может, в Кремль ехать опасно? Может, там переворот?» Мы посмеялись, меня довезли до дома моего знакомого, пригласившего меня на день рождения, и мы попрощались.

День рождения отмечал Михаил Львович Винавер, с которым я познакомилась несколько месяцев назад, когда он привез из Парижа посылку от Бабеля и я должна была зайти за ней. Винавер в то время работал вместе с Екатериной Павловной Пешковой в Политическом Красном Кресте, где был ее заместителем. Он считался блестящим юристом и в свое время участвовал в процессе Бейлиса. Жил Винавер в небольшой комнате коммунальной квартиры в одном из переулков Маросейки. Во время нашего первого знакомства он рассказал о своих встречах с Бабелем в Париже и о том, как много тот говорил обо мне, называя меня «замечательной женщиной-инженером в синем платье». А так как выходное платье у меня было одно, то в нем я и пришла к Винаверу. Он заставил меня выпить с ним какао, которое он приготовил сам, и угощал всякими вкусными вещами, привезенными из-за границы. Ему почему-то понравился мой голос, и он захотел записать его на магнитофон. Я прочла наизусть сказку Андерсена «Роза с могилы Гомера». Тогда, прощаясь, он взял с меня слово прийти к нему на день рождения. Вечером на дне рождения у Винавера были две сотрудницы Красного Креста, одна из которых должна была вскоре уехать в командировку куда-то за границу и не собиралась возвращаться в Советский Союз. Это была какая-то нервная, злая, всем недовольная дама, откровенно говорила об ужасной жизни в СССР. Она мне не понравилась. Михаил Львович деликатно пытался сгладить впечатление, которое производила эта его сотрудница. Больше я Винавера не встречала, а позже от Екатерины Павловны Пешковой узнала, что он был арестован.

С Авелем Сафроновичем Енукидзе я встречалась еще дважды. Дело в том, что я никогда не принимала его приглашений, когда Бабель был дома. Потому что мне жалко было расставаться с ним. Но один раз летом, уже почти в августе, Бабель куда-то уехал, и я согласилась поехать на воскресенье на дачу Енукидзе. Вместе со мной Авель Сафронович пригласил целый автобус сотрудниц чертежного бюро проектной организации Кремля. Авелю Сафроновичу хотелось доставить им удовольствие побыть в лесу, пособирать грибы и вкусно пообедать. Он мне говорил, что все они живут плохо, по воскресеньям работают дома и никогда не отдыхают. И я снова восхитилась его добротой и вниманием к людям.

Однажды, когда у нас гостила моя мама, Бабель достал путевку в писательский дом отдыха в Голицыне и хотел, чтобы вместо него туда поехала она. Бабель никогда не отдыхал в писательских и других домах отдыха или санаториях. Терпеть их не мог. Для того, чтобы путевку Бабеля можно было передать моей маме, на письме в Союз писателей с просьбой об этом должна была стоять подпись Енукидзе. И Бабель, давно успокоившийся в отношении Енукидзе, поскольку узнал по моим рассказам, что это за человек, доверил мне получить его подпись. Благодаря всё той же Елене Сатировне я получила пропуск в Кремль и пришла к Енукидзе. Подписывая мне письмо, Авель Сафронович сказал: «Обратите внимание на то, что я всегда ставлю точку после «А», а если точки не будет, то письмо поддельное». Мне показалось странным такое предупреждение, но я не стала над этим задумываться. Мама поехала в Голицыно и хорошо там отдохнула. Ей там очень понравился молодой Сергей Михалков, который всех смешил во время завтраков и обедов.