Антонина Пирожкова - Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем

Отец моей матери Никита Селифанович Куневич был богатым крестьянином. У него была своя земля, но еще он арендовал земельные участки обедневших дворян, отдавая им половину собранного урожая. В семье деда было пятеро детей: два сына, Иван и Яков, и три дочери — Зинаида, Харитина и Анна, из которых моя мать была старшей. Если отец считал необходимым дать сыновьям образование, то посылал их учиться в Смоленск в землемерную школу. Дочерям же после окончания начальной школы приходилось выходить на полевые работы вместе с наемными работниками. Все дочери, и особенно моя мама, ненавидели работу на полях, которая начиналась ранней весной, продолжалась всё лето и заканчивалась глубокой осенью. Чтобы не дать лицу и рукам загореть, мама закрывала лицо, оставляя только отверстия для глаз, а на руки надевала перчатки.

Она решила, что зимой научится шить. Вряд ли что-нибудь хорошее можно было купить в таком местечке, как Любавичи. Швейной машинки в доме не было, всё шилось на руках. Благодаря своим способностям, терпению и аккуратности мама за зиму научилась разбираться в выкройках, шить, накладывая очень красивые строчки, и вышивать. У нее появились заказы.

Большую часть заработанного она отдавала отцу и немного денег оставляла себе. Получив от дочери деньги, дед освободил ее от работы в поле — мама своего добилась. Она любила хорошо одеваться и теперь могла себе это позволить, покупала модные шляпки и своим видом отличалась от других крестьянских девушек. И дружила она не с ними, а с дочерями лавочников или городских работников.

Мой дед со стороны отца — Иван Николаевич Пирожков — был начальником мужской гимназии в небольшом городке на границе России с Польшей. У него было четверо детей: старшая дочь Ольга и трое сыновей — Нил, Николай и Иван.

Моему отцу Николаю Ивановичу Пирожкову было тринадцать лет, когда один за другим умерли его родители. Осиротевших детей разобрали семьи местной городской интеллигенции. Отец попал в семью священника. Сестра отца Ольга вскоре вышла замуж за чиновника и уехала жить в другой город, кажется, в Вязьму. Мой отец жил у священника до окончания той самой мужской гимназии, начальником которой был когда-то его отец. Затем он уехал к сестре.

Желание учиться дальше было главным, но денег на учебу не было, и отец занялся самообразованием. Он много читал, учил наизусть поэмы и стихи Пушкина и Лермонтова и, кроме того, научился рисовать. Мечтал стать адвокатом и поэтому старался освоить адвокатское дело.

Побыв некоторое время у сестры, отец по совету друзей уехал в Любавичи, чтобы там устроиться на работу. Мне неизвестно, кем он работал: занимал ли какую-либо должность в Волостном управлении, или, может быть, преподавал в школе — он был способен и на то, и на другое. Кроме того, продолжал заниматься своим любимым делом — адвокатской практикой.

Отец снял одну из свободных комнат в большом доме Куневичей, где и познакомился с моей будущей матерью. Мама мне рассказывала, что он всегда готов был наколоть дров для печки и так же охотно пойти гулять с мамой и ее подругами по загородной дорожке или же по центру Любавичей. Веселый, разговорчивый и остроумный человек… Все подружки моей мамы были в него влюблены.

Однажды по просьбе крестьян он написал жалобу на несправедливые действия властей и выиграл дело. Мама со смехом рассказывала, как крестьяне принесли ему за это гостинцы и, когда он прогнал их, расположились тут же, на крыльце дома, и стали поедать принесенное.

Жизнь в доме протекала спокойно и размеренно, пока не случилось большое несчастье. Однажды младший брат мамы Яков запряг тройку лошадей и поехал по каким-то своим делам на железнодорожную станцию Рудня. Но через какое-то время лошади вернулись обратно и привезли Якова… только уже мертвого. Следствие по этому делу велось долго, но без какого бы то ни было результата. Это не было грабежом, поскольку все деньги остались при Якове в неприкосновенности. Кому понадобилось убивать молодого человека, как было совершено убийство и почему — так и осталось невыясненным.

Никита Селифанович страшно переживал обрушившееся на него горе — ведь все его надежды были связаны именно с Яковом, которому он намеревался передать хозяйство. А старший сын Иван был человеком легкомысленным — всё куда-то уезжал, да и женился уже не один раз.

Вскоре после этого несчастья в Любавичи из Сибири вернулся один из родственников или знакомых семьи.

В разговорах за столом он много рассказывал о Сибири, о богатстве этого края, о том, как легко там жить и найти работу. И моя мама сразу же решила, что надо ехать в Сибирь. Она не хотела выходить замуж из-за пристрастия Николая Ивановича к спиртному. Он не был алкоголиком и после выпивки лишь становился веселее и остроумнее, смешил всех своими рассказами и выдумками. Мама же сама никогда не пила и не любила пьющих. Но тут она дала согласие на брак, чего он давно добивался, и, сыграв свадьбу, молодые уехали в Сибирь, вопреки воле маминого отца.

Приехав в Сибирь, мои родители поселились в богатом селе Красный Яр, где сняли квартиру у одинокой женщины. Я не запомнила ни имени нашей хозяйки, ни как она выглядела, зато хорошо помню очень вкусные калачики, которые она пекла из пшеничной муки. Еще горячими она складывала их в глиняный горшок и добавляла туда много сливочного масла и сметаны. Затем встряхивала горшок, добиваясь, чтобы смесь сметаны и масла хорошо обволокла и пропитала калачики и придала им так запомнившийся мне чудесный вкус.

Когда я родилась — а родилась я 1 июля 1909 года, — к нам в Красный Яр из Любавичей приехала бабушка, посмотреть на свою первую внучку. Она привезла с собой ту часть наследства, которую дед завещал маме.

Получив наследство, мама решила строить дом. В отличие от отца, который ничего не понимал в хозяйственных делах, моя мать была деловой и очень энергичной женщиной. Она сама составила план дома, сама покупала материалы, сама наняла рабочих и следила за ходом строительства.

Однажды мама взяла меня с собой посмотреть на строящийся дом, и я, зазевавшись, споткнулась о кирпич и упала. Рабочий, поднявший меня, сказал: «Ничего, землячок, до свадьбы всё заживет». Он назвал меня «землячок», потому что я была в штанишках. Но тогда меня это очень удивило, и я хорошо запомнила его слова. Думаю, что именно с этого моего падения и со слова «землячок» я и стала себя помнить. В то время мне было три года с лишним, и я помню наш дом, огород, всех окружавших меня людей. Хорошо помню, как крестили моего брата Олега у нас дома. По настоянию матери купель из церкви принесли к нам домой, хорошенько вычистили, затем мама облила ее спиртом и подожгла. Это был ее излюбленный способ дезинфекции. Пришел священник отец Владимир. Мама несколько раз пробовала пальцами воду, достаточно ли она теплая, и все боялась, как бы мальчик не захлебнулся. Как крестили меня и моего брата Игоря, родившегося через два года после меня, я не знаю. Возможно, носили нас в церковь, а может быть, и дома на той квартире, где мы жили до постройки дома. Моя мама вполне могла уговорить отца Владимира окрестить младенцев на дому, так как он дружил с отцом и бывал у нас в гостях, а мама была настойчива в своих желаниях.