Владимир Осин - Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель

Эти слова принцессы еще более убедили меня, сколько необразованности еще кроется под этим кажущимся покровом цивилизации. В дальнейшем разговоре она нам сообщила, что у нее похитили жемчужное ожерелье и что она была вынуждена заставить бичевать своих прислужниц до тех пор, пока провинившаяся не признает своей вины.

Несколько дней спустя я имела аудиенцию с лицом, совершенно отличающимся от вышеупомянутого. На азиатской стороне жила 75-летняя невестка жестокого султана Абдул-Меджида. Она была дочерью египетского паши Мехмеда-Али, современника Наполеона I. Она носила восточное одеяние, не говорила на иностранных языках и была окружена большим штатом турецких дам и сорока евнухами, одна часть которых — люди из общества, другая же — слуги. Одеяние евнухов было разнообразно: на одних, старших, были надеты черные сюртуки с рядом пуговиц на них, другие же были в одеяниях тех провинций, откуда они происходили. Для оказания нам особой чести играл оркестр из девушек, одетых в красную гусарскую форму и прекрасно владевших всевозможными восточными музыкальными инструментами. Среди комнаты находился прекрасный мраморный фонтан, окруженный тропическими растениями. На столе стояли кофе, рахат-лукум и другие сласти.

Очень вульгарного вида француженка, несомненно, принадлежавшая к низким слоям общества, с выраженным марсельским акцентом представилась нам фрейлиной ее величества и предложила нам свои услуги в качестве переводчицы. M-m Ону спросила ее, кем она была прежде. «Я жила для моего удовольствия в Каире», — ответила она. Я подозреваю, что это было и для удовольствия других!

В заключение еще маленькая особенность: старая княгиня не носила никаких драгоценностей, кроме окруженного крупными бриллиантами портрета своего отца, который она носила на груди. Всеми же своими жемчугами, сапфирами, изумрудами и рубинами она увесила своих рабынь, как бы выставив нам напоказ свое богатство. Одна из жен султана была тогда как раз у нее с визитом, и мы были ей представлены. Она нам не подала руки и не говорила с нами, но зато ела много сладостей и беспрерывно курила папиросу за папиросой. Меня чрезвычайно удивило, когда я увидела на ней прекрасное платье от Ворта; но ввиду жары она сняла лиф и набросила на плечи пенюар, какие можно было до войны купить в «Лувре» или в «Бон-Марше» за 39 франков и 75 сантимов. Когда мы прощались, старая княгиня, сидя, скрестив ноги, предложила каждой из нас по папироске, склеенной, к моему ужасу, ее слюной. С большой важностью просила она меня передать поклон императрице, что заставило меня улыбнуться.

Несколько дней спустя я покинула Константинополь и уехала в Петербург.

Петербург гремел победой — взятием Карса, и генерал Лорис-Меликов за взятие этой крепости был возведен в графское достоинство. Эта победа считалась в 1877–1878 гг. весьма значительной, и граф был героем дня. Я была тогда уже год вдовой и вследствие траура не делала никому визитов, но в интимных кругах я встречалась со многими моими друзьями, и у графини Адлерберг, жены министра двора Александра II, я часто встречалась с кавказским генералом. Он часто меня посещал и вскоре стал постоянным участником наших обедов, партий в вист, ужинов. И любезный, и грубоватый в одно и то же время, не лишенный хитрости, он умел по отношению к мужчинам и женщинам, чтобы им понравиться, применять приемы, всегда имевши успех: сначала он противоречил своему собеседнику, затем позволял себя переубедить, говоря: «Ваша логика действительно поразительна. Да да, Вы, несомненно, правы. Я совершенно с Вами согласен после того, как Вы мне этот вопрос показали в ином освещении». Конечно, он разнообразил свои выражения и не так скоро позволял себя переубедить, но цель им всегда достигалась: он оставлял своему собеседнику гордое и приятное сознание своего превосходства. Будучи человеком без эрудиции, Лорис-Меликов умел это прекрасно скрывать. Начиная разговор на политическую или литературную тему, он вдруг сразу умолкал, предоставляя говорить другим, а сам лишь зло усмехался, чтобы казалось, что в нем заключен целый мир познаний. В клубах и салонах только и было разговоров, что о прекрасном армянине. У г-жи Нелидовой он познакомился и сблизился с министром финансов Абазой, либеральные воззрения которого он льстиво поощрял. С графом Адлербергом и с министром внутренних дел Тимашевым он был консерватором, с великим князем Константином — славянофилом, с немецким послом генералом Бердером — германофилом, ярым приверженцем английской политики с лордом Дуссерином, а с генералом Шанси восторгался он французской армией; таким образом, он каждому нравился и каждый говорил о нем: «C'est mon homme!» [31]Но медовый месяц как в политике, так и в любви скоро проходит. Будучи по натуре своей либералом, он тем не менее не имел никаких убеждений. Чтобы подтвердить примером шаткость его воззрений, я приведу его мнение об английской политике. Он говорил, что превосходство английского политического строя заключается в том, что министры назначаются там по выборам. В Царицыне, на Волге, тогда свирепствовала чума, что вызвало там крупные беспорядки. Решено было туда отправить кого-либо с чрезвычайными полномочиями. Имя Лорис-Меликова было на устах у всех. Император назначил его для этой миссии, и он выехал в сопровождении профессора медицины Эйхвальда в Царицын, взяв с собой предупредительно в виде большой свиты военную молодежь тех влиятельных семей, которые еще находились вне сферы его влияния. Так дал он очень высокое назначение молодому графу Орлову-Денисову, пасынку графа Петра Шувалова, этим он обеспечил себе благорасположение и высший пост всесильного фаворита Александра II. Все эти молодые графы, князья, блестящие гвардейские офицеры отправились на борьбу с чумой с порывом крестоносцев, шедших для освобождения Гроба Господня. И те, и другие были объяты эгоистическими желаниями — крестоносцы хотели добыть золото и драгоценности, свита Лорис-Меликова жаждала чинов и орденов. Само собой разумеется, Лорис-Меликов по приезду на место своего назначения поспешил сообщить обер-гофмейстерине графине Протасовой, что ее племянник служит примером доблести для всех; графине Бобринской, что ее племянник поразил всех своей храбростью, а похвала его молодому Орлову-Денисову была безгранична. Он говорил, что Денисов его правая рука и он не знает, что бы он стал делать без него. Узнав содержание этого письма, император назначил Орлова-Денисова за его ум и самопожертвование своим адъютантом.

Благодаря мудрым мероприятиям профессора Эйхвальда чума пошла на убыль. Когда на обратном пути из Царицына Лорис-Меликов проезжал Харьков, в честь него была там воздвигнута триумфальная арка, золотая надпись на которой гласила: «Победителю Карса, чумы и всех сердец». В Петербурге во всех салонах его чествовали как героя. Вскоре после этого было несколько покушений на жизнь императора Александра II; на закате дней своих влюбившийся, подвергавшийся покушениям на него, встречал он в своей семье недружелюбное отношение к себе, бывшее следствием его тайного брака. Нервы его были натянуты до крайности, и он думал: «Как бы нашелся кто-нибудь, кто взял бы на себя охрану моей личности, чтобы я мог немного отдохнуть». И его усталый взор остановился вдруг на Лорис-Меликове, который после воскресного парада в манеже беседовал с окружавшими его генералами. Император его подозвал и сказал ему приблизительно следующее: «Я крайне устал. Ты пользуешься повсюду успехом. Спаси меня. Я передам тебе мою власть. Вели приготовить для себя широчайшие полномочия, я их еще сегодня же подпишу. Возьми все в свои руки». Лорис-Меликов был назначен неофициально, диктатором для пресечения все чаще повторяющихся покушений на жизнь Александра II. У Лорис-Меликова, в бытность его в Царицыне, был управляющим канцелярии некий Скальковский, сын профессора и брат известного журналиста. Это был идеалист, полный свободолюбивых идей энтузиаст. Кроме того, Лорис-Меликов был давно в хороших отношениях с Мечниковым, подобно почти всем тогдашним прокурорам поборником гуманитарных наук. Связь с этими двумя вышеназванными лицами сильно повлияла на ориентацию Лорис-Меликова, которая благодаря его уступчивости в иных условиях могла бы принять совершенно другое направление. Было выпущено трогательное воззвание к общественной совести. Тогда было в ходу выражение «диктатура сердца». Одно из первых мероприятий, приведенных в жизнь по совету Абазы (хотя оно впоследствии приписывалось Лорис-Меликову), было уничтожение налога на соль — отзвук Французской революции. Все газеты праздновали это мероприятие как одну из величайших реформ того века. Два выдающихся человека взяли тогда всю власть в свои руки — Абаза и Милютин, Лорис-Меликову же осталась лишь призрачная власть, чем, казалось, он был вполне удовлетворен. Он ранее жил в Зимнем дворце, затем для него был нанят дворец Карамзина, в котором на него было произведено покушение студентом-нигилистом, и Лорис-Меликов, расхваленный во всех газетах как либеральнейшая личность, как враг всякого насилия, подготовляющий широкую конституцию, защитник прав человеческих, этот Лорис-Меликов без суда, без следствия распорядился о повешении в 24 часа покушавшегося на его жизнь. Палач был тогда болен, и казнь хотели отсрочить, но Лорис-Меликов сказал: «Зачем? Нечего долго искать, мои кавказцы с удовольствием исполнят это дело». Так просто смотрел он на вещи. В тот же день был найден каторжник, взявший на себя роль палача, и казнь была совершена. На следующий день газеты всех направлений славили «диктатуру сердца».