Коллектив авторов - И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене

Что же касаемо политики как таковой… я охотно верю, что с людьми, ею всерьёз интересующимися, он о ней говорил со знанием дела, — он вообще легко осваивал и иностранные языки, и странные подчас индивидуальные манеры речения. Но вот однажды, в битком набитой по обыкновению машине, часть её «населения» завела разговор, что называется, о текущей политике, и в воздухе запахло пикейными жилетами. И батюшка, до поры до времени сидевший впереди, как казалось, вполне безучастно, вдруг, не оборачиваясь, сказал: «Пока происходит борьба капитализма с социализмом, мир оказался во власти террористов, — неужели никто не видит, что это главнее?» И праздный разговор заглох.

Не правда ли, безупречное политическое суждение? А ведь тогда угоны самолётов только начинались, и о заложниках никто и слыхом не слыхал. Сказано это было совсем не свысока — с высоты…

А «мой» случай был таким: однажды на работе намекнули, что пора мне выступить на «политсеминаре», а то нехорошо получается. Я сказала, что должна подумать, и ринулась к батюшке: не уволиться ли лучше? Он спросил, какова тема. Я (с отчаянием): «Критика ревизионизма». Глаза у него загорелись охотничьим азартом: «Значит, так: исходим из того, что ревизионисты вообще дураки — нашли что ревизовать! Далее…» — и он, не сходя с места, экспромтом продиктовал мне вполне подробный и остроумный план. Доклад мой имел обоюдный успех — кое‑кто отцовский юмор понял.

Миф № 2 (произвольный) — «Пастырь интеллигентов». Опять‑таки, среди его прихожан было очень много людей интеллектуальных и творческих профессий и устремлений, но дело даже не в том, что не все из них грешили именно интеллигентностью, а в том, что он воспринимал их несколько по-иному.

Будучи однажды спрошенным, какие специфические грехи интеллигентов он может вычленить в результате своего пастырского опыта, он очень серьёзно посмотрел на вопрошающего и сказал: «Поверьте мне, грехи у всех одинаковые». О. Александр очень ценил дар творчества, говорил о нём вдохновенно, но если кто‑то не любил своей матери, то для него было всё равно, кончил ли тот четыре класса или защитил две диссертации, — здесь вставала беда двух одиноких душ, не понятых друг другом, разделенных… Когда интеллигентное духовное чадо рассказывало батюшке о своём творческом успехе, он бурно радовался. Но не меньше была его радость, когда, например, женщина (всё равно, интеллигентная или нет) говорила, что теперь у неё, слава Богу, в доме лад и мир.

В самом деле, ведь и необразованный человек может сколько угодно гордиться и превозноситься, утверждая себя уничижением окружающих, и образованный может быть кротким и понимающим чужую беду. Но уж так мы невольно привыкли (сколь не противились и не противимся): происхождение, образование… мифологизирующие клетки, куда легко загнать людей, разделить их удобства ради. А люди — они люди и есть, невзирая на воззрения, национальность, внешность, возраст и умственное развитие.

Мне повезло, мне очень повезло. Однажды после службы о. Александр как‑то особенно дружелюбно сказал мне: «Вы не могли бы приехать (назвал дату)? Посидим, побеседуем просто так». Конечно, я могла. Я едва дождалась этого дня — ведь всё время народ, всё время некогда… Приехала — и вот, на выходе из храма батюшка ужасно виновато шепчет: «А вы не могли бы часика два почитать или погулять? Понимаете, мне нужно тут одних обвенчать, он офицер, кажется, из КГБ, ему очень нужно».

Через два часа была уже обычная круговерть, в которой я — ещё через пару часов — смогла только зайти и распрощаться. О. Александр развёл руками, и вид у него был отчасти виноватый, отчасти довольный. А я… как ни странно, была счастлива. Да, он не смог сказать мне то, что хотел — но преподал такой урок! И ещё я радовалась тому, что — оказал доверие, знал — я пойму. Пойму, что не меня он променял на неизвестного офицера (ещё бы не хватало — «Пастырь КГБ»!), а своё желание провести какое‑то время в мирной беседе отменил, когда Господь послал ему человека, отчаянно нуждавшегося хотя бы в крупице благодати.

Так неправильнее ли, не достойнее ли — просто пастырь? И именно поэтому шли к нему все и всякие: знали, что он‑то их поймёт.

К мифу № 1 примыкает ещё один миф, маленький, так сказать, вспомогательный: «принадлежал к тем священникам, которые (следует ряд имён и общее определение)». Правда здесь в том, что был священником. Но очень не любил попыток классифицировать себя и своих собратьев по неслыханно тяжкому труду. А принадлежал Христу и Его Церкви. Это грехи для него были одинаковы все, а люди были разными, и объединяющим началом в его глазах был Сам Господь, а не личностные особенности и не душевная склонность. Однажды он сказал: «Все священники разные — и все нужны: и отец А., и отец Б., и отец В. — и я».

Вспомогательный миф образуется и при № 2: «его духовными детьми были такие видные деятели как учёный Имярек, писатель Такой‑то, артист Некто и тщ.». Да, были, и он уделял им немало внимания, ибо радовался, что дар Господень не пропадёт втуне, а преумножается в них верой. Но разве меньше внимания дарил он потерявшимся мальчикам, разочарованным девочкам, родителям больных детей и самым разным людям, решительно ничем не знаменитым? Самым драгоценным даром он почитал Дух Божий, освящающий человеческую жизнь, а свою жизнь, свой дар без остатка вручил Христу и по Его воле разделил между всеми нами — и каждому досталось столько, сколько нужно было — и сколько вместилось.

И здесь — переход в следующую мифологическую зону, где мифы множатся уже неисчислимо — их столько, сколько мифотворцев, потому что эти мифы себе ка потребу — и от них вряд ли кто‑либо из нас гарантированно защищён. И, помимо естественной человеческой слабости, мифы эти объединяются и тем (совершенно реальным) основанием, что для каждого о. Александр представал таким человеком, в котором тот более всего нуждался.

В этом не было ни капли неискренности и тем более игры, а «просто» проницательность, переходящая в прозорливость, и ошеломляющее богатство личности. Реки воды живой…

Промежуточное положение между двумя системами мифов занимает ещё один, сочетающий в себе стремление загнать неповторимого проповедника в некую классификационную клеточку и одновременно как бы отстранить его, вытеснить, признать хотя бы даже и выдающимся, но нехарактерным случаем в истории Церкви. Это миф о «священнике для евреев». Приходится, повторяю, напомнить, что для отца Александра всякий, кто приходил в храм, приходил ко Христу, Который национальностей не различает. Евреи действительно шли к нему, потому что он их понимал, — но сам он смотрел на них не как на детей Израиля, а как на детей Божиих, потому что единение в Боге выше всех разделений человеческих.