Игорь Оболенский - Мемуары матери Сталина. 13 женщин Джугашвили

Когда я в первый раз взяла эту сумму, то даже не знала, что с ней делать. Бабушка находилась в полном рассудке и, кстати, в полном рассудке и ушла из жизни. Я решила сказать ей о том, сколько ей теперь полагается из Москвы получать денег. Думала, может, она позвонит кому-то или скажет, как на это надо реагировать. Но ничего изменить уже было нельзя.

А уж когда в Тбилиси ей стали выдавать купоны, то она и вовсе не понимала, что с ними делать.

Непростая у нее была жизнь в конце. Как она переживала все это? Она же в своей тбилисской квартире пересидела всю гражданскую войну. Никуда не хотела уходить, хотя один раз даже шальная пуля залетела.

О Сталине и культе личности мы не говорили.

Бабушка с дедушкой принадлежали к сталинскому обществу, вся их жизнь была с связана с именем этого человека. И ее слова о том, что она под танк готова броситься ради Сталина, по моему, были сказаны искренне.

Верила ли она Сталину также и в конце жизни? Нет, не думаю. Но, во всяком случае, она никогда не допускала, что он был таким тираном.

Люди ее поколения никогда так не думали. Тем более, что нашей семьи трагедии сталинских репрессий не коснулись, слава Богу. А есть семьи, которые были стерты в 37-м году с лица земли.

Была Вера Давыдова последней любовницей Сталина или нет - одна из многочисленных загадок, сокрытых за Кремлевской стеной. Кстати, именно под таким названием сочинение Гендлина в девяностых годах увидело свет на русском языке.

Вера Давыдова пыталась защитить свое честное имя. Но находились и такие, увенчанные званиями, коллеги певицы, которые замечали, что попробовала бы Давыдова не ответить на предложение вождя согласием.

Ведь единственной репрессией, последовавшей за отказом Сталину, было то, что Давыдовой так и не присвоили звание народной артистки СССР.

Что, мол, по тем временам было необъяснимой мягкостью.

Когда я во время одного из разговоров с легендарной оперной дивой Большого театра Галиной Вишневской упомянул имя Веры Давыдовой, Галина Павловна тоже вспомнила о печально знаменитой книге:

«Какая мерзость! За такую ложь этого писателя надо расстрелять! И ведь оболганная женщина ничего не смогла поделать - книга продавалась по всему миру!»

Именно так, с восклицательными знаками в конце каждого предложения, говорила Вишневская.

В книге своих мемуаров «Галина» она тоже коснулась этой темы:

«Любимицами Сталина были сопрано Наталия Шпиллер и меццо-сопрано Вера Давыдова - обе красивые, статные; они часто пели на банкетах. Сталину приятно было покровительствовать таким горделивым, полным достоинства русским женщинам. Бывать в их обществе, произносить тосты, поучать или отечески журить их - как государь. Но все его симпатии не избавляли никого от его самодурства. Однажды на банкете в Кремле, где пели обе соперничавшие между собой красавицы, Сталин после концерта во всеуслышание сказал Давыдовой, указывая пальцем на Шпиллер:

- Вот у кого вам надо учиться петь. У вас нет школы.

Думаю, что этим не слишком «изящным» замечанием он отнял у Давыдовой несколько лет жизни. Но ведь батюшка-барин. С крепостной девкой разговаривает».

Вишневская несколько лет проработала вместе с Давыдовой. Кстати, Вера Александровна была членом комиссии, от решения которой зависел вопрос принятия молодой артистки Вишневской в труппу Большого театра.

На одну сцену две певицы выходили недолго - в 1954 году Вера Давыдова ушла на пенсию и уехала в Грузию.

А вот разговоры о ее отношениях со Сталиным продолжались еще долго. Галина Вишневская тоже не раз слышала их.

«Все это чушь, - сказала она мне. - А болтали об этом просто потому, что надо же чем-то заниматься в театре?

Три спектакля в месяц спели и что делать? Вот и начинаются сплетни».

И все же даже в воспоминания великой Вишневской, при всем ее добром отношении к памяти своей знаменитой коллеги, закралась неточность. О том, что Наталья Шпиллер и Вера Давыдова, две примадонны Большого, были соперницами.

Дочь Наталии Дмитриевны, актриса Мария Кнушевицкая, рассказывала мне, что Давыдова, наоборот, была ближайшей подругой ее матери.

- Тетя Вера была такая красавица! Когда она выходила на сцену в «Хованщине» в костюмах Федоровского, зал замирал!

Она была на три года старше мамы. У меня такая же разница с ее сыном Рамазом.

Когда вышла эта мерзкая книга о Вере Александровне, письмо в поддержку тети Веры подписала моя мама, Ольга Лепешинская и кто-то еще.

Мы очень дружили. Наши семьи сначала жили над дирекцией Большого театра - одни места общего пользования были, маленькая передняя и две комнаты.

В нормальный дом мы переехали после того, как Большому театру дали несколько квартир в доме для работников ведомства Берии. На каком-то приеме к нему чуть ли не директор Большого театра подошел и сказал, что для артистов дома не строят. И Берия дал два десятка квартир. Этот дом находится на Садово-Сухаревской.

Наша квартира была под номером 125 и располагалась на восьмом этаже, а на шестом этаже квартиру получила тетя Вера. Они с Рамазом и бабушкой-дедушкой в нее въехали.

У нее был чудесный муж. Дмитрий Семенович был очень красивый, с замечательным голосом, невероятным тембром. Он пел в «Иоланте» и это такой теплоты и глубины голос, что я помню его и сегодня.

В Большом театре было три подруги - тетя Вера, моя мама и замечательный врач, Валентина Александровна Фельдман. И росли дети: у Валентины Александровны - Марина, у мамы - я, у Веры - Рамаз.

Когда началась война, было страшно: стали бомбить Москву, напротив нашего дома были воронки, помню знаменитую бомбежку, во время которой бомба попала в Большой и упала люстра, чудом не вся разбилась. Другая бомба попала в очередь у магазина «Диета» на улице Горького, а еще одна - в здание горкома компартии.

И тогда тетя Вера предложила маме и Валентине Александровне Фельдман забрать девочек - меня и дочь Валентины Александровны - в Тбилиси. «Уж я их не обижу», - говорила она. Но тетя Валя Фельдман осталась в Москве, а мы уехали в Саратов, где жила папина родня.

Ту бомбежку никогда не забуду. Нас всех отвели в подвал, мы сидели, обернувшись одним одеялом с Рамазом, прижавшись друг к другу. Он был очень ласковым. И тетя Вера такой же была.

Даже во время войны за певицами присылали из театра машину. У певца такой режим - ни запахов, ни посторонних влияний быть не должно. Хотя ни мама, ни тетя Вера не кутались особо. У них никогда не было шерстяных шарфов, они только шелковые носили. Шелк больше предохраняет горло, и нет перегрева, как от шерсти. У Ивана Семеновича Козловского был знаменитый шерстяной шарф, изнутри обшитый шелком, чтобы именно эта ткань соприкасалась с горлом.