Арсений Замостьянов - Гений войны Суворов. «Наука побеждать»

Подвиги последних походов Суворова воспеты не только Державиным. Василий Петров (1726–1800) в своей оде 1799 г. обратился не к Суворову, а к его спутнику — великому князю Константину Павловичу. Немало писали об Итальянском походе М.Л. Магницкий (1778–1844) и В.В. Капнист (1757–1824). Капнист, поэт державинского круга, талантливый сатирик, в баталистике был, по большому счёту, эпигоном своего приятеля по лейб-гвардии Преображенскому полку:

Сбылось предсказанное мною,

Сбылось — и росский Геркулес

На Гидру наступил пятою,

Чрез Альпы ногу лишь занес…

На смерть Суворова Державин отозвался сразу несколькими стихами. Сокрушённый, он возвратился на Фонтанку с похорон героя, думы о Суворове не оставляли его. «У автора в клетке был снигирь, выученный петь одно колено военного марша; когда автор по преставлении сего героя возвратился в дом, то, услыша, что сия птичка поет военную песнь, написал сию оду в память столь славного мужа». Только через пять лет в «Друге просвещения» выйдет стихотворение «К снигирю. По кончине князя Суворова», с примечанием: «Сия пьеса прислана от неизвестного». Многим уже было знакомо это сочинение Державина — и всё-таки «от неизвестного»:

Что ты заводишь песню военну

Флейте подобно, милый снигирь?

С кем мы пойдем войной на Гиену?

Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?

Северны громы в гробе лежат.

Достойное начало — трагические аккорды. Но дальше — главное:

Кто перед ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, есть сухари;

В стуже и в зное меч закаляя,

Спать на соломе, бдеть до зари;

Тысячи воинств, стен и затворов;

С горстью россиян всё побеждать?

Император ещё при жизни полководца приказал установить ему памятник в Петербурге. Павел был хозяином своему слову: захотел — дал, захотел — забрал обратно. И всё-таки скульптор Михаил Козловский, к тому времени уже смертельно больной, работал над монументом герою. Он изобразил Суворова в виде римского бога войны — Марса. Сходство находили только в стремительной позе. 5 мая 1801 г. на Марсовом поле — через год после смерти Суворова, через два месяца после гибели Павла — военные и штатские с ликованием встретили открытие памятника. Римский бог на поле своего имени! А у Державина получился не Марс со щитом и мечом, а подлинный чудак и полководец времён Екатерины и Павла, современник, начальник и приятель поэта. Другое стихотворение надолго осталось потаённым, его даже от имени неизвестного опасно было публиковать:

Всторжествовал — и усмехнулся

Внутри души своей тиран,

Что гром его не промахнулся,

Что им удар последний дал

Непобедимому герою,

Который в тысящных боях

Боролся твердой с ним душою

И презирал угрозы страх.

И дальше — главное:

Нет, не тиран, не лютый рок,

Не смерть «…» сразила:

Венцедаятель, славы бог

Архистратига Михаила

Послал, небесных вождя сил,

Да приведет к нему вождя земного,

Приять возмездия венец,

Как луч от свода голубого…

Тайну десятой строки этого стихотворения разгадать несложно: «Не смерть … сразила». Конечно же — Суворова. Державин побоялся напрямую вписать эту фамилию в тетрадь: тогда бы прояснилась антипавловская направленность незавершённой оды… В нашем представлении император Павел превратился в жертву — да он и был жертвой заговора. Но современники (в особенности — дворяне) считали его «деспотом и капралом на плац-параде», не более. Суворов не отпускал Державина. Снова и снова он писал о нём:

Окончи, вечность,

Тех споров бесконечность,

Кто больше из твоих героев был.

Окончи бесконечность споров.

В твое святилище вступил

От нас Суворов.

Державин придумал для могилы Суворова эпитафию величественную и лаконичную, вполне в духе великого героя. «ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СУВОРОВ» — и Александр Васильевич, по легенде, горячо одобрил эту идею. Кто в России не знает своего защитника, старого солдата? Но не так просто сложилась судьба эпитафии… На могиле Суворова в Александро-Невской лавре выбили надпись подлиннее: «Зд±сь лежитъ Суворовъ. Генералиссимусъ Князь Италiйскiй Гр. Александръ Васильевичъ Суворовъ Рымникскiий, родился 1729го г. Ноября 13го дня, скончался 1800го года Мая 6го, Тезоименитство его Нояб.24го». Так оно привычнее, но и банальнее. Воля Суворова и Державина была выполнена только через пятьдесят лет после смерти. Это внук полководца, Александр Аркадьевич Суворов, в 1850-м восстановил справедливость. С тех пор в Александро-Невской лавре, в нижней Благовещенской церкви, у левого клироса, на могильной плите выбита самая яркая из русских эпитафий: «Здесь лежит Суворов».

Ещё одна, подобная «Снигирю», вершина суворовской поэзии — стихотворение адмирала А.С. Шишкова, подобно Державину, входившего в знаменитую «Беседу…» и оставшегося в истории русской литературы идеологом консервативного направления в отечественной словесности начала XIX в… Шишковская эпитафия Державину хорошо известна зрителям пудовкинского кинофильма «Суворов». В этом фильме сам полководец в Кончанском декламирует шишковскую эпитафию:

Остановись, прохожий!

Здесь человек лежит, на смертных непохожий.

На крылосе в глуши с дьячком он басом пел,

И славою как Петр иль Александр гремел.

Ушатом на себя холодную лил воду,

И пламень храбрости вливал в сердца народу.

Не в латах, на конях, как Греческий герой,

Не со щитом златым, украшенным всех паче,

С нагайкою в руках и на козацкой кляче,

В едино лето взял полдюжины он Трой.

Не в бро€ню облечен, не на холму высоком,

Он брань кровавую спокойным мерил оком,

В рубахе, в шишаке, пред войсками верхом,

Как молния сверкал, и поражал как гром.

С полками там ходил, где чуть летают птицы.

Жил в хижинах простых, и покорял столицы.

Вставал по петухам, сражался на штыках;

Чужой народ носил его на головах.

Одною пищею с солдатами питался.

Цари к нему в родство, не он к ним, причитался.

Был двух Империй вождь; Европу удивлял;

Сажал царей на трон, и на соломе спал.

В суворовской эпитафии адмирал Шишков превзошел себя: это, бесспорно, самый выдающийся образец его поэтического творчества. Мифологизированное противостояние столичной «Беседы…» и московского «Арзамаса», шишковистов и карамзинистов, не было борьбой бесталанного и талантливого, серого и яркого. В русской литературе остались и «арзамасцы» — Пушкин, Жуковский, Вяземский, многие другие — и участники «Беседы…»: Крылов, Державин, молодые Грибоедов, Катенин и Бобров. Хвостовское графоманство и литературная воинственность благородного Шаховского не затмевали в «Беседе…» державинских традиций. Суворовская эпитафия Шишкова, выполненная в державинских традициях и с оригинальным талантом учёного и адмирала, была написана ещё до «Беседы…» и стала самой популярной эпитафией Суворову. Шишков прочувствовал фактуру суворовского чуда — в его эпитафии присутствует солдат-богомолец, стоик и любимец славы. Ключом к разгадке суворовского феномена у Шишкова становится «непохожесть» полководца на других смертных, контрастные образы, царапающие читательское воображение. Каждая строка стихотворения раскрывает новую грань этой «непохожести». Думаю, что создатели кинобиографии Суворова в своей фактической неправоте оказались правы психологически: Суворову бы понравилось шишковское стихотворение, он поставил бы его в ряд со своими любимыми творениями Державина, античных поэтов и макферсоновского Оссиана, которого Суворов любил по переводу Ермила Кострова. Заслуживает внимания и шишковская «Надпись к памятнику Суворову на Царицыном лугу» (заметим, что Хвостов после установки памятника Суворову написал ни много ни мало оду скульптору Козловскому):