Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Марье моей завтра, 22 августа, стукнет 70 лет, а три дня назад сравнялось три года со дня смерти дочери. Лежит под берёзами и не знает, как подросли её ребятишки, ради которых она и сердце порвала. Каково нам с ними на этом свете, в этом лучшем из миров?! О Господи! Пытаюсь постигнуть всё это и не могу. Есть какая-то скрытая от нас сторона жизни и материи. Как моя мама, повиснув под сплавной боной на своей косе, в последний миг жизни представляла себе мою долю? Что за мысли, что за боль полосовали её сердце, удушаемое водой? И как мне узнать, угадать долю моих ребятишек? Одно я знаю твёрдо: им будет ещё хуже, чем нам. Они не готовы к тем огромным бедам и тяжким испытаниям, какие их ожидают. Да и кто готовит детей для этого? Детей ростят, любят, жалеют — и только. Я иногда бы Витьку так и долбанул — такой он вредный и хамовитый стал, но поматерю его, поору, и на этом дело иссякнет. Побьют ещё и без меня, поуродуют — уж больно упрям да бабкой подбалован, да и матерью-покойницей тоже.

Ну, Женя, дорогой, вот я и покалякал с тобой. Успокой меня хотя бы открыткой. Как ты? Здоров ли и мои сны не вещие?

Крепко тебя обнимаю и целую. Всем твоим домашним привет, всем мои земные поклоны.

Посмотрел письмо — не разобрать тебе его и за неделю. Попрошу Марью напечатать, уж не обессудь. Твой Виктор

9 сентября 1990 г.

Овсянка

(И.Н.Гергелю)

Дорогой Ваня!

Посылаю тебе книгу о бабушке нашего командира дивизии с моим предисловием. Жили на свете удивительные люди, умирали ради будущего, за нас умирали, веруя в лучшую долю своих детей и внуков. Показать бы им, куда мы пришли по их заветам, как жизнь обустроили, так они бы вторично умерли и никогда больше не пожелали бы проснуться.

Я, после зимних хворей, с мая месяца обретался в деревне, отвлекшись только раз на полмесяца — ездил с семьёй к устью Енисея, до Диксона, а потом снова вернулся сюда, но завтра уже покину деревню с большой неохотой, но что делать? Наступила осень. Холодает, картошку выкопали, подступают осенние-зимние сессии и съезды, а я ещё мечтаю продолжить работу над романом, если здоровье позволит, а пока на неделю заберусь в северную тайгу. У нас ещё есть безлюдные уголки, и там можно посидеть у одинокого костерка.

Девятнадцатого августа исполнилось три года со дня смерти дочери, а 22-го Марье Семёновне брякнуло 70 лет. Перевалили ещё одну нелегкую гору! М.С. вышла из своей любимой партии, в которой состояла с 1944 года. Допекла и её жизнь, доконала партийная демагогия.

Ребятишки растут. Поля пошла в 1-й класс, а Витя в 9-й. Он, Витя, уже помощник нам, хотя порой и сладу с ним нет, но хорошо хоть не бродит никуда и особо дурных наклонностей имеет немного.

Так вот и живём, пока ещё хлеб жуём, но уже и с ним перебои начались.

Что и как у вас? Лучше ли внучке?

Кланяюсь всем, всех обнимаю, всем желаю доброго здоровья. Твой Виктор

14 сентября 1990 г.

Красноярск

(В.С.Непомнящему)

Дорогой тов. Непомнящий!

(Простите за невежество, но я не знаю Вашего имени-отчества).

Из далёкой Сибири, где тихая, желтая и добрая осень проистекает среди трухлой действительности, взвинченного гражданского состояния и почти угасшего самосознания, в том числе и национального, низкий Вам поклон и сердечная благодарность за Вашу статью «Предполагаем жить» [статья опубликована в «Литературной газете». — Сост.] . Ваше умное размышление, в особенности о том, что Пушкин — сверхисторическая сила, данная моей прекрасной, моей многострадальной Родине в утешение, ободрение и поучение, — это не просто глоток свежего воздуха среди лукавой и путаной словесности, когда текст и слова уже ничего не значат, а только то, что за текстом. Ваша статья — ещё и утверждение, что честная мысль всегда чиста, смела, надзору не по уму и не по силам. А о том, что своим мученичеством растерзанная и издыхающая Россия спасла христианскую цивилизацию, я тоже робко размышлял, но не смел углубиться в эту истину, казавшуюся настолько колоссальной, что она вроде и не по уму моему. А Дмитрий Сергеевич Лихачёв по пути из гостиницы «Россия» до зала съезда народных депутатов, увидев меня в подавленном состоянии и догадавшись о причине моей подавленности, коротко и просто сказал мне об этом. И я «прозрел», и мне не то чтоб легче стало жить, но просветлело на душе и хоть что-то делать на земле захотелось, руки потянулись к столу, к работе.

Завтра я уезжаю в глухую тайгу и буду мысленно продолжать у таёжного костерка беседу, начатую Вами.

Спасибо на добром слове! Кланяюсь. В. Астафьев

7 октября 1990 г.

Амстердам

(семье)

Дорогие мои! Маня, Поля, Витя!

Ну вот, я первое утро в Амстердаме. Летел хорошо, в первом классе. Напоили и накормили в нашем самолёте «по-иностранному» — хлебосольно и вкусно. Улетел от плохой погоды, прилетел в хорошую. Меня всё же встречали, и я, однако, всё же пошлялся по залу и раза два видел корреспондента «Комсомолки» с газетой в руке, хотел подойти, да думаю, подожду. А тут и профессор Виллен объявился с табличкой в руке. Мыкались какие-то невстреченные люди и из нашего торгпредства, вот и разделились. Профессор повёз меня на автобусике, а корра я попросил помочь мужикам беспризорным русским.

Отельчик очень хороший, на берегу канала, всё в нём чистое и старинное. Место тихое, но спал я всяко: разница во времени с Москвой два часа, да плюс сибирские — дня два-три надо привыкнуть. Я позавтракал. Здесь всё самостоятельно: ключ от подъезда, ключ от номера, никто не гремит и только одна неловкость, одно смущение — чего, как и с кем есть? Всего много, всё вкусно, всё чисто и опять, в который уж раз, я подумал: вот бы наших ребятишек за этот стол!

О Господи! В самолёте прочёл статью Эд. Поляновского в «Известиях» о смерти артистки МХАТа Георгиевской, последней из стариков. Статья так и называется — «Последняя» и заканчивается словами: «Господи! Не прощай ты нас, не прощай! Ведь мы уже не люди...» Ужасно. Но ещё ужасней Москва с её мрачными нравами и с очередями. Вот и не хочешь здесь «о своём» думать, да оно само думается.

Звонил сейчас корреспонденту и не дозвонился. Зная, что во всякой стране свои причуды, спросил: «Лёня! А как тебе звонить?» — «Очень просто. Набирай и всё!» А не тут-то было. Какие-то гудки и пояснения на английском языке, из чего я понял, что неправильно пользуюсь телефоном. На нём кнопок! Значков!

Буду ждать звонка из издательства — обещали звонить и пригласить переводчика — «переводильника», а пока телевизор посмотрю — впереди много времени. Профессор Виллен преподаёт русскую литературу и просил во вторник встретиться в институте с его студентами. Я пообещал, надо вкусный обед и внимание отрабатывать.

Как всегда, в первый день «за бугром» грустно и тоскливо. Но это наладится, я знаю.