Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Ну-с, всего-то ведь не напишешь, да и не скажешь.

Весной я всё же поправился, уехал на Урал, там у меня в глухом лесном хуторке избушка сохранилась, и я засел писать всякую всячину, Написал много. Получилось что-то похожее на вторую часть «Последнего поклона», но лишь отдалённо похоже. Работа эта «промежуточная». У меня вчерне написанный лежит второй уже год роман о войне, на него надо много сил и времени — ни того, ни другого прошедшей зимой у меня не было.

Сейчас собираюсь на месяцок в Сибирь. Я без неё не могу писать, да и дышать тоже — посмотрю, понюхаю, песен с родичами попою и на год заряжен. Надо бы и жить там, да боюся — азиатчины много и климат «преобразовали» так, что в Красноярске жить невозможно, а больше мне нигде жить не хочется (родное село в 18 верстах от Красноярска).

Ну вот, хоть и сумбурно я чего-то Вам написал и спасибо сказал — эта главное. Низко кланяюсь. В. Астафьев

9 августа 1974 г.

(А.Михайлову)

Дорогой Саша!

Ну вот, закончен труд, завещанный от бога иль от чёрта?! Знал бы, что он так много займёт времени и сил, ни за что не согласился бы. Работу затянул не по своей воле — в Сибири обострилась моя пневмония. Вернулся домой, подлечился, забрался на озеро Кубенское, раскачивался несколько дней, разламывался и только начал работать, как новая беда: обварил ногу супом! Деградация! Почти такая же, как у твоей любимой команды ЦСКА Таёжник! Рыбак! Знаток быта и жизни — сварил ногу супом! Ожог третьей степени. Сижу дома, а больше лежу. В лесу тьма грибов, а я их с базара кушаю! Во, интеллигенция?!

Саша! Беседа наша получилась такая, что от журнала потребуется определённая смелость, чтобы напечатать её полностью [ речь о беседе с А. Михайловым «Пересекая рубеж», опубликованной журналом «Вопросы литературы». 1974. №11. — Сост. ] как память о нашем разговоре, отражённом на бумаге. Говори в журнале, мол, авторы писали, авторам и отвечать, чтоб подписи их набирали жирно, и будет всё в порядке.

В сентябре собираемся с Марьей в Польшу, да что-то нынче идёт так всё наперекосяк, уж и не знаю — ехать ли? Документы-то оформлены и поехать надо бы — и для работы, и для обновления памяти, — ведь собираюсь всерьёз и вплотную заняться военной темой после «Царь-рыбы», которая перележала и теперь никак не даётся в руки. Однако добивать надо — написано много.

Чего нового в столице? Поклон тебе и всем твоим от меня и Марьи.

Обнимаю, Виктор

21 августа 1974 г.

(Б.Ф.Лапину)

Дорогой Боря!

Ничего я тебе прислать пока не могу, а что сумею прислать — погоди.

В Сибири, точнее, на пути в Красноярск (помнишь, дождь, холод), я подпростыл, а мне с хронической пневмонией немного и надо. Крепился какое-то время (водка, селёдка, нервы), а потом приступ. И свалился. Полежал маленько в больнице и при переводе из одной больницы в другую спрыснул домой. Здесь подлечился, начинал уже работать в деревне, но обварил ногу супом!!! И всё, — сижу уже давно, матерюсь, хожу на перевязки, а работать не могу, при такой боли не больно наработаешь. В сентябре же (если рана подживёт) еду в Польшу, следовательно, решительно смогу сесть за рукопись не раньше второй половины октября, следовательно, послать тебе главу для журнала смогу лишь зимою — вот такие семечки-орехи. Они есть уже, главы-то, но сырые, не отделанные, а сырые нельзя посылать, фирма не велит. И что ты с материалом так бьёшься? Прижми Сибирь, вот там сколько талантов! Одни иркутяне чего стоят. Я тут прочитал повесть Славы Шугаева «Пётр и Павел» — такая сила. Молодец Слава! И чего его ругают? Очень талантливый человек!

У нас погода грибная. Дождь с редкими проглядываниями солнца, грибы растут не только в лесу, но и в городе, в квартирах, особенно в старых деревянных домах. Второй оглушительно грибной год, и второй год я сижу или лежу в эту пору на койке, отращиваю пузо, которое, правда, стабилизировалось — ни взад, ни вперёд не идёт!

Ну, кланяюсь всем! Всё ещё в глазу моём стоят (или лежат?) цветущие берега Байкала, сплошь в голубых незабудках, с огоньками жаркое по голубому и крохотными черешками колокольчиков, да упрятавшийся в мокрых кустах бадан светится — такою и будет теперь помниться ваша земля, ибо иной-то я ее не видел.

Ну, пока! Обнимаю, Виктор Петрович

Сентябрь 1974 г.

Винница

(жене)

Дорогая, родная моя!

Ты, наверное, уж не знаешь, что и думать — не пишу, не звоню и почему звонила Света по моему поручению... Всё равно, чего бы ты ни думала, а на край только могла отнести то, что я заболел и тяжело. Вякнула на прощанье: «Ты только не заболей!» Да, я вот уж четвёртый день лежу в больнице с воспалением лёгких. А заболел и того раньше. Заболел — где-то не поберёгся, на сквозняк ли попал или то, что в Буге искупался, но, скорее всего — лёг в сырую постель без шерстяной кофты... Дом-то у хозяйки в Сокольцах кирпичный, летом не отопляющийся. Комната была у меня отдельная, всё тихо-мирно, для работы условия идеальные, и места очень красивые, только очень сырые, как в Ходыженске когда-то, помнишь? Я уже на другой день почувствовал неладное, но подумал — из-за пищи, кою потреблял в местном кафе, гулял по берегу реки. 14-го числа я вовсе скис, но сценарий всё же закончил. Закончил и сразу свалился, температура 39. Сначала ещё подумал, что отравление, но ночью всё началось, как всякий раз при пневмонии: озноб, безумная головная боль, руки-ноги отнимаются...

Утром Артур бедный [Войтецкий, кинорежиссёр. — Сост.] , сам ангиной больной, набегался, пока в съёмочной группе Одесской киностудии добыл машину. Пятьдесят вёрст до города, да в городе. Мест нигде нет — всё забито. Его школьный соученик, профессор Шкляр, освободился лишь вечером (еврей, а мужик хороший, твёрдый, чуткий) — аж побелел, обзванивая всё и вся. К ночи уж меня увезли в санлечуправление (так здесь называется спецклиника). Положили меня одного в 4-местную палату, и сразу уколы и прочее. Правостороннее воспаление лёгких, сама знаешь, что это такое...

Гулять пока не дают. Но сидеть уже могу и хоть с перерывами, но пишу тебе. А отправлю, как будет возможность.

Дни идут. Как получишь сценарий, постарайся напечатать поскорее, из Киева постоянно звонят, просят, торопят. В лёгких уже делается лучше, к твоему приезду буду молодцом. Учти, в Виннице идут постоянно дожди и во дворах по колено воды. Захвати одну книгу «Повести о моём современнике» и одну «Роман-газету». Прочёл Женину повесть. Прекрасно! В ней он главного-то героя вроде бы как с Сельвёрстова списал — быдло это руководящее везде на одно лицо.

Напиши или как по-другому сообщи, что и как у вас. Как Иринка-то?; Моему студенту сегодня тоже будут драть гланды, оказывается, это не так уж и просто...

Если соберёшься ехать (только не спеши, что ты тут будешь делать одна- то?), то захвати мне пальто, шляпу, чёрные ботинки. Сегодня, если смогу, начну клеить сценарий — весь он в клочках, но пока не принимался, примусь уж после обхода. Вчера мои розочки завяли. Я их выбросил в ведро, а они прощально пахли так трогательно, будто последние печальные вздохи испускали. Мать Артура, Лидия Петровна, приносит мне цветы и фрукты. Вчера принесла георгины, а ты же знаешь, я их не очень, но эти такие, что я рот открыл: нежные, прозрачно-розовые с постепенно угасающим где-то в глубине цветка и на кончиках лепестков розовым сиянием, совершенно живым, осязаемым. И есть солнце или нет, они будто пронизаны насквозь солнечным мягким сиянием. В Виннице такие георгины только у одного знаменитого садовода, и, хотя он человек, как о нём говорят, незлой и нескупой, корень цветка никому не даёт, это, говорит он, как моё дитё, моё создание, как же, мол, я его отдам?! Вот умру, тогда... Чудо! Чудо! Чудо! Я уж говорил Лидии Петровне, что Маня моя в штаны бы написала от восторга. Лидия Петровна хохочет.