Ханс фон Люк - На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939-1945

«Вы майор Вилли Курц из 21-й танковой дивизии?»

«Так точно». – Я по-прежнему не знал, что происходит.

«Вы служили в 125-м полку под начальством полковника фон Люка и участвовали в боях в Риттерсхоффене в Эльзасе?»

«Совершенно верно. Те четырнадцать суток стали для меня едва ли не самыми тяжелыми за все время на фронте». – Они что, собирались наказать меня за Риттерсхоффен?

«Я командир 79-й пехотной дивизии армии США, которая сражалась с вами в Риттерсхоффене [138]. Тут мой штаб, а вот там за вами мои офицеры, которые построились в вашу честь. От своего имени и от имени всех моих солдат и офицеров мне бы хотелось выразить уважение и высказать высокую оценку того, как храбро вы сражались. Мы испытываем искреннее уважение к вам».

Я остолбенел, не зная, что сказать, и изо всех сил старался сдержать слезы: после тяжелых боев в Риттерсхоффене, после всех трудных месяцев и после раны теперь неприятель сделал в отношении меня столь широкий жест. Наконец я собрался с силами и ответил:

«Мне бы хотелось тоже выразить свое уважение к вам, генерал, и к вашей дивизии. Мы восхищались вашей храбростью и упорством, с которыми вы держали оборону в деревнях Хаттен и Риттерсхоффен, несмотря на то что ваши батальоны в течение нескольких суток находились в окружении. Особенно впечатлило нас то, как вы вышли из боевого соприкосновения – ночью, да так, что мы ничего не заметили. Когда вы ушли, мы все сошлись во мнениях, что в Риттерсхоффене не было ни победителей, ни побежденных. Утром после вашего отхода мой командир, полковник фон Люк, играл хорал на уцелевшем среди руин церкви органе, а мы, солдаты и вынесшие горькую ношу войны жители, плакали».

«Через несколько дней, – продолжал генерал, – я бы хотел встретиться с вами в присутствии моих офицеров и послушать о том, как вы, немцы, вели бои в Риттерсхоффене, обсудить ваши трудности и вашу тактику. Уверен, нам есть чему у вас поучиться».

– Я был поражен, – завершил Вилли Курц свою эпопею, – с каким интересом внимали американцы тому, что я рассказывал, и не только о боях с ними, но и о том, что происходило на фронте в России. Я провел с ними несколько дней и как раненый скоро получил свободу.

Только в 1988 г. мне довелось познакомиться с «Лотарингским крестом» – боевой хроникой 79-й пехотной дивизии [139]. Там я прочитал в том числе и такие слова: «Когда война в Европе закончилась, “Нью-Йорк таймс” процитировала “историю майора Курца”, изложенную в “Юнайтед-Пресс”».

В 1960 г. Курц отправился в Канаду по делам фирмы, связанным с приобретением древесины, потом жил несколько лет в Бразилии, после чего вернулся в Канаду, где и обрел свою вторую родину.

После разговора в его замечательном доме в Массасауга близ Торонто я в последний раз увиделся с ним в 1987 г., за несколько месяцев до его смерти от инфаркта.

Тогда же, в марте 1945 г., я радовался за майора Курца и капитана Кригера, для которых война уже кончилась, хотя мне и очень не хватало их с их мастерством и опытом.

В начале апреля становилось все очевиднее, что маршал Конев будет наступать напрямую через Нейсе, а не на юго-запад, как можно было предполагать.

Поэтому Шёрнер принял самостоятельное решение передислоцировать нашу 21-ю танковую дивизию и дивизию «Лейбштандарте» в район Штремберга и Котбуса, то есть на расстояние примерно в сто километров к югу от Берлина на опушку знаменитого своими озерцами леса Шпрее западнее Нейсе.

В ночь с 12 на 13 апреля наша дивизия в срочном порядке в воинских эшелонах отбыла на север. Ввиду подавляющего превосходства в воздухе русских передвигаться было возможно только ночью. Рано утром 15 апреля 21 состав прибыл в новый район сосредоточения; еще 6 находились на пути следования туда. Затем Гитлер распорядился перевести две вышеназванные дивизии в резерв армии.

Из перехватов мы знали, что 1-й Белорусский фронт Жукова насчитывает в своем составе семь армий на Одере в районе Кюстрина и две армии у г. Франкфурт-ан-дер-Одер, а 1-й Украинский фронт Конева – шесть армий против наших позиций на Нейсе. Примерное соотношение численности русских и немецких войск выглядело следующим образом: по пехоте – 6:1; по артиллерии – 10:1; по танкам – 20:1, по самолетам – 30:1, добавим еще, что немецкие дивизии утратили былой напор и боевую мощь.

Мы даже не успели сориентироваться на местности, когда 16 апреля русские перешли в гигантское по размаху наступление: с пяти утра противник открыл огонь из 40 000 орудийных стволов, одновременно и в районе Кюстрина, и на нашем рубеже по Нейсе. При поддержке штурмовой и бомбардировочной авиации русские танки ринулись вперед и с первого же удара прорвали наши позиции.

Затем события развивались очень быстро.

В ходе немедленной контратаки образовалась огромная брешь между нами и дивизией «Лейбштандарте» [140]. Тотчас же в проход устремились бронетанковые части противника, так что нашей дивизии пришлось отходить на север, где она оказалась в образовывавшемся «котле», в который угодило основное ядро 9-й армии генерала Буссе.

Под натиском атакующих наша дивизия раскололась на несколько частей. Артиллерийская группа откатилась на север и очутилась неподалеку от самых пригородов Берлина. Она, действуя независимо в ближайшие несколько суток, пробилась в Берлин и таким образом избежала окружения. Сестринский 192-й полк сражался разделенным на утратившие взаимодействие между собой боевые группы. У меня так и не было контакта с ними до самого печального конца. Моя собственная боевая группа, усиленная последними танками под командой майора фон Готтберга, поначалу участвовала в тяжелых оборонительных боях на правом крыле, в той самой точке, где русские танковые армии стремились в брешь между нами и дивизией «Лейбштандарте».

Мы все еще не утратили связи с дивизионным штабом, однако вразумительных приказов оттуда уже не поступало – по-видимому, командование потеряло контроль над обстановкой. Чтобы не дать противнику выйти нам в тыл и уничтожить нас, я приказал южному крылу «отогнуться» назад фронтом на юг. Вечером 16 апреля мне еще удавалось удерживать свой рубеж обороны, ночью же интенсивность боевых действий несколько снизилась.

Поздно вечером мой офицер разведки вручил мне телефонную трубку:

– На проводе командир дивизии.

– Фон Люк слушает, – сказать что-либо еще я просто не успел, поскольку из трубки понеслись невнятные вопли. – Кто говорит? Я ничего не понимаю. Не орите так!

Вопли продолжались. Среди них я услышал упоминание о «военном трибунале».

– Я до сих пор не знаю, с кем говорю, нельзя ли немного успокоиться?

Готтберг, мой адъютант и дежурные офицеры уже хохотали.