Анатолий Кони - Собрание сочинений в 8 томах. Том 4. Правовые воззрения А.Ф. Кони

С юридической точки зрения есть граница, за которой молчание сифилидолога может быть им нарушено без всякого опасения преследования за нарушение тайны и даже в Исполнение прямого предписания закона. Это случаи, предусмотренные в 854 и 855 статьях Уложения о наказаниях, говорящих об умышленном учинении знающим, что он болен заразительною болезнью, чего-либо неминуемо долженствующего сообщить эту болезнь другому, и об женщинах, знающих, что они имеют заразительную или иную вредную болезнь, и, скрыв ее, поступающих в кормилицы или няньки. Здесь не может быть речи о недонесении , так как, во-первых, недонесение исчезло из ряда кодексов, обречено на исчезновение и у нас и, во-вторых — практически немыслимы случаи заявлений врачу кормилицей или кем-либо другим, что они, зная, что у них сифилис, умышленно сообщили его другому и поставили детей в ужасающую опасность. Но здесь дело идет о попустительстве на преступление. Попустителем признается по нашему Уложению тот, кто, имея власть или возможность

предупредить преступление, с намерением или, по крайней мере, заведомо, допустил содеяние оного. Если к врачу сифилидологу явятся, например, родители девушки и спросят о том, лечился ли у него жених или чем именно он болен и можно ли ему жениться, врач имеет основание, опираясь на врачебную тайну, отказать в ответе, указав ка возможность получения этих сведений от самого ищущего руки, который может представить свидетельство врача и тем рассеять справедливые опасения родителей за судьбу дочери и ее потомства или может, наконец, явиться с одним из вопрошающих и подвергнуться освидетельствованию. Заключению брака должно предшествовать доверие, и обращение к самому жениху должно предшествовать обращению к врачу. Недаром некоторые французские авторы предлагают установление особых certificate de manage [94] Свидетельство о праве вступать в брак (франц.), с отметкою: «bon pour le mariage» [95] Годен для брака (франц.). .

Но иначе ставится дело, когда врач получает вполне точное сведение, что на известной, вполне определенной по фамилии и месту жительства, девушке женится искатель приданого или карьеры, безнравственный и легкомысленный себялюбец, который уже обращался к нему, был найден страдающим опасной для других формой сифилиса и был предупрежден об этом и относительно которого у родителей невесты не возникает, однако, никаких сомнений. Врач, конечно, должен исчерпать все средства нравственного воздействия на жениха, повлиять на него убеждением, нарисовать ему картину бедствий, которые он посеет, и т. д. Но если все это не подействует, если чувственные инстинкты или материальный соблазн так влекут жениха, что он не хочет отсрочить свой брак до выздоровления, то из-под оболочки врача может и даже должен выступить гражданин, который не только не может равнодушно относиться к сознательному заражению неповинных лиц и отравлению здоровья целого поколения, но не должен быть попустителем преступления, предусмотренного в 854 статье Уложения, т. е. умышленного учинения зараженным таких действий, которые неминуемо должны сообщить его заразу другому. И если, исчерпав все, он внушит, в той или другой форме, семейству невесты сомнение в здоровье жениха, — это будет человеколюбивый поступок, в котором никакой суд не усмотрит преступного нарушения врачебной тайны.

То же самое и в случае, когда няня или кормилица совершают деяние, предусмотренное в 855 статье Уложения, и не слушают внушений врача о необходимости оставить место при детях и полечиться. За исключением этих двух случаев, едва ли может представиться настоятельная надобность в раскрытии тайны, особливо тогда, когда открытие ее, например одному из супругов, может вызвать семейные драмы, пределов и глубины которых нельзя вперед даже и предусмотреть. Врач исполняет свой долг, указав заболевшему супругу важность его недуга и необходимость оградить других от него. Он имеет основание считать, что этого достаточно, чтобы защитить незараженного супруга. Если последний уже заражен и сам обращается к врачу, то сокрытие от него самого, чем он болен, выходит уже за пределы вверенной ему тайны и, вероятно, даже невозможно в целях излечения.

Врачебная тайна сифилидолога может иметь некоторые особенности и по условиям врачебной практики. Так, во-первых, не будет нарушением тайны сообщение ее, в интересе науки или с целью совещания, врачом врачу, причем не всегда можно скрыть личность вверившего тайну, так как, сообщенная врачу, она не перестает быть тайной для посторонних, которым последний все-таки не уполномочен ее открывать. Во-вторых, есть случаи, где самый способ подачи помощи делает затруднительным и почти невозможным соблюдение тайны, например при осуществлении фабрично-санитарного надзора и лечения в воинских присутствиях и др. В-третьих, известный возраст, при котором пациент может не иметь, выражаясь словами уголовного закона, полного разумения своих поступков или, вообще, разумения их, должен освободить врача от умолчания о его болезни пред родными и домашними, на попечении которых он находится, причем житейский опыт и авторитет врача должен вызвать надлежащие указания родным, что всякий гнев или упреки должны уступить место состраданию к несчастью и заботе о больном.

Пределы хранения врачебной тайны должны простираться до смерти больного, кроме, конечно, тех случаев, когда оглашение тайны может повредить его потомству или нарушить семейное спокойствие последнего. Безусловное воспрещение посмертного обнародования может, по отношению к общественным деятелям, имя которых иногда принадлежит истории, идти вразрез с законным желанием современников и потомства знать причины их смерти и разрешить сомнения, возбуждаемые противоречивыми толками. С этой точки зрения опубликование истории болезни императора Фридриха III и Гамбетты не является нарушением врачебной тайны со стороны пользовавших их врачей. Не является также нарушением и описание недугов Н. А . Некрасова и А/. Е . Салтыкова, напечатанное доктором Белоголовым .

Черное крыло насильственной смерти от собственной руки все более и более развертывается над человечеством, привлекая под свою мрачную тень не только людей, по-видимому обтерпевшихся в жизни, но и нежную юность, и тех, кто дожил до близкой уже могилы. Случаи самоубийства перестали быть единичным, хотя и частым, окончанием расчетов с жизнью, а обратились в целое общественное явление, даже в бедствие, заслуживающее внимательного изучения и обдуманной борьбы с ним. Повсюду оно растет, обманывая всякие статистические предположения и предвзятые формулы. Достаточно указать на то, что согласно исследованиям Морзелли в Германии с 1890 года по 1900 год на миллион смертей приходилось 2700 самоубийств, а с 1900 по 1910 уже 5 тысяч, и что в Петербурге за 40 лет самоубийства и покушения на них дошли с 210 случаев в 1870 до 3196 в 1910 году, тогда как, в связи с возрастанием населения Петербурга с 600 тыс. человек до 1800 тыс., это увеличение должно бы составить лишь 630 случаев, а не превышать эту цифру более, чем в пять раз.