Любомир Левчев - Ты следующий

Утром, бодрые, причесанные и нарядные, мы поспешили отправиться на наше первое любовное свидание с Берлином. Но веселое настроение группы моментально испарилось. Под лучами утреннего солнца электричка неслась по поражающей воображение пустоши, которую вчерашний мрак скрыл от наших глаз. Куда бы ни падал взгляд, всюду вздымались лишь серо-черные руины, простиралось каменистое поле боя. Небесный град принес сюда смерть. И если где-нибудь посреди руин поблескивало на солнце какое-нибудь озерцо, то оно казалось золотым зубом, случайно не выкраденным из черепа. Это были развалины мира, который был и моим тоже. Бесконечные развалины, заключавшие и часть меня. Совсем маленькую часть — размером с начальную школу.

Для Сталина взятие Берлина было и вопросом престижа, и важной картой в покере, где на кону стояло перераспределение господства над новым миром. Для маршала Жукова это было последним штурмом. Сотни прожекторов освещали бульвары, по которым проносилась атака. Смертоносный свет ослеплял немцев и не давал русским повернуть вспять. Лучи указывали на Рейхстаг. Неужели целью этого нетерпеливого кровопролития была публикация в «Правде» фотографии советского солдата, водружающего красное знамя с серпом и молотом на купол Рейхстага? Ради этого фотофиниша, который должен был определить, кто станет первым, специальная группа военных фотографов участвовала в штурме истории.

Один из оставшихся в живых, Михаил Трахман, рассказывал мне о событиях тех дней в тихом баре на Золотых Песках. К тому времени он превратился в старого тучного алкоголика, который задыхался, даже когда поднимался пешком на второй этаж. И поскольку он подробно описывал, как карабкался по горящему куполу, то постоянно спрашивал, верю я ему или нет. Фотограф повсюду таскал с собой огромную воблу (вяленую рыбу), завернутую в жирный вонючий лист «Литературной газеты». А я заказывал водку, чтобы стимулировать его память.

— Долгим был путь к победе, Любомир, очень долгим, — вздыхал победитель. — Вначале было ужасно трудно. У меня была задача снимать убитых немцев. Но мы отступали. Убитых немцев, конечно, было полно. Но все они остались за линией фронта. Мне с огромным трудом удалось раздобыть труп немецкого солдата. А холод стоял жуткий, так что труп не разлагался. Мы возили его в багажнике, завернутым в газеты (больше я к вобле не притронулся). И снимали его в разных местах и в разных позах. Обычно под каким-нибудь указателем… А в Берлине уже было иначе. Перед нами стояла задача быть первыми, сфотографировать, остаться в живых и тут же отправить материал самолетом в Москву. Одной ногой все мы были на небе. Но я выжил.

Летом 1957 года в центре разрушенного Берлина высилась только средневековая Мариенкирхе — как каменный ангел, молящийся за душу прошлого.

Новый Восточный Берлин выстроил одну показательную улицу — Сталин-аллее. А Западный расхаживал себе по Курфюрстендамм.

К удивлению наших хозяев, я сразу же попросил познакомить меня с каким-нибудь молодым поэтом из Jungen Welt («Молодой мир» — так назывался их аналог газеты «Народна младеж»). И вообще, я изображал из себя писателя. Курил трубку. Однажды, прогуливаясь, я заглянул в книжный магазин на Фридрихштрассе. Мне хотелось лишь поглазеть. Но молоденькая продавщица тут же затянула меня в лассо своей очаровательной улыбки: что вас интересует? что вам показать? поэзию? Oh, wunderbar!.. И повела меня в царство изящной словесности. Там мне пришлось уточнить, какого автора я хочу купить. Райнер Мария Рильке, сказал я, потому что решил, что у этой милашки его быть не может. Он же был поклонником Муссолини. Но девушка умилилась и предложила мне полное собрание его сочинений: шикарный двухтомник и тоненький сборник избранной лирики. И мой студенческий карман почти опустел. Зато, впечатлившись моими странными интеллектуальными пристрастиями, немецкие товарищи уже на следующий день устроили мне встречу с поэтом Паулем Винсом, который, по их мнению, был «супер!».

Пауль жил в Грюнау — в Сосновом бору с озерами и дачами, в писательском гетто. Я не мог не оценить тот факт, что он принял меня у себя дома (или на даче — статус этого места был мне неизвестен). Он оказался мелким, но жилистым мужчиной. Очки с толстыми линзами сползали с его крупного носа. Он улыбался, как грустный ребенок.

Мы выпили по большому кофе и по маленькому коньяку из очень красивых бокалов. Обменялись книгами. Заглавие его сборника стихов было не менее вызывающим: «Репортажи из третьего мира» ( Nachrichten aus der dritten Welt ). Тогда политическое понятие «страны третьего мира» еще не вошло в оборот. Третьим миром Пауля Винса было будущее. Очень скоро газеты убили эту метафору. Мои звезды точно так же впоследствии почувствуют себя национализированными космической эрой. Возможно, эта странная похожесть заставила нас всмотреться друг в друга, причем так пристально, что мы сразу стали друзьями. Пауль Винс был первым иностранным писателем, с которым я познакомился. Немногим старше меня, еврей из Кёнигсберга, он пережил концлагерь и до конца своих дней сохранил облик красивой обреченности. Сборник, который Пауль подарил мне, был издан в серии Antwortet uns! («Ответьте нам!»). Среди поэтов, которые так дерзко пытались добиться ответа от нового и не совсем еще понятного общества, мне вспоминаются Эрих Арендт, Хайнц Калау, Манфред Штройбель, Ганс Магнус Энценсбергер, Ангелика Хурвиц, Вольф Бирман… Они пришли из Третьего рейха и искали третий мир. Никто им не ответил. А может, они и сами не знали, что окажутся предвестниками новой мощной волны. Слишком уж быстро собралась она поглотить нас. Слишком уж скоро неудержимая поэтическая стихия разлилась по строгим серым берегам послевоенной жизни. Мир начал говорить о поэтах. Они стали изгнанниками и отшельниками, эстрадниками и молчальниками, революционерами и миссионерами, политиками и шизофрениками. Большинству их них я стану другом. А с остальными сведу заочное знакомство. Джек Керуак и Аллен Гинзберг, Збигнев Герберт и Васко Попа, Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский, Боб Дилан и Володя Высоцкий, Ласло Надь и Никита Станеску, Виктор Хара и Булат Окуджава, Сильвия Плат и Мирослав Валек, Джон Леннон и Марин Сореску, Хусто Хорхе Падрон и Эдоардо Сангвинетти, Петер Курман и Амрита Притам, Артуро Куркоэра и Иосиф Бродский, Тед Хьюз и Шеймас Хини… По какой дороге, сотворенной из сердец, предстоит пройти этому мировому безумию — Поэзии! Не дорога, а бич для хлестания пустоты. Пустоты, которая и есть начало всего.

Пауль говорил по-русски. (Это был наш шанс.) Он предложил съездить погулять в Западный Берлин. Стены еще не было. Переходишь с одного тротуара на другой — и ты уже в перевернутом мире. Вот это было приключение что надо. И я доверился Паулю.