Любомир Левчев - Ты следующий

Вот такая история, достойная досье диссидента — активиста и борца с тоталитаризмом. (А с нами такие истории происходили довольно часто, даже слишком часто.) В те сумасшедшие годы Георгий Джагаров вольнодумствовал наверняка больше, чем прежде, до 9 сентября 1944 года, когда он прослыл активным борцом против фашизма. При этом его так и не признали активным борцом против социализма. Почему? Да потому что ни он, ни все мы вместе взятые таковыми не были. Даже отрицая всю эту скверную действительность, мы делали это во имя своего «чистого и светлого» идеала. Мы создавали прецеденты для диссидентов, явившихся позже.

Подытоживая: не только букву «X» не выкинули из азбуки, но и сам Никита Сергеевич взял да и приехал, чтобы собственными глазами увидеть, что здесь происходит.

Однажды весенним днем Славчо Васев пришел на традиционную планерку, сияя от счастья:

— Товарищи, я должен сообщить вам одну чрезвычайно важную и приятную новость: в ЦК приняли наше предложение, касавшееся состава группы журналистов, которые будут сопровождать товарища Хрущева, и дали добро на аккредитацию корреспондента и от нашей газеты. Только три болгарские газеты удостоены этой чести: «Работническо дело», «Земеделско знаме» и мы. Предлагаю эту ответственную задачу возложить на нашего молодого коллегу товарища Левчева.

— Да! Да! — закричали все.

— Значит, будем считать, что возражений нет.

— Его! Назначим его! Точно! Это же его работа…

После собрания Славчо задержал меня в своем кабинете:

— Ты видел, каким единодушным доверием наградил тебя коллектив. Я тебя поздравляю! Но теперь тебе предстоит его оправдать. Нужно будет придумать что-то исключительно сильное и оригинальное. Ты справишься. Мы должны поразить все газеты на этой планете…

Когда я вернулся в отдел, меня встретили громким смехом:

— Ты еще жив?

— Браво! Поздравляем! Ну ты и попал!

Йордан Милтенов был со мной откровеннее:

— Думаю, ты понимаешь, чем объясняется это единодушие. Старые лисы испугались. Они-то знают, каков риск провалиться и насколько ничтожна польза от успеха. Впрочем, успеха вообще быть не может. Потому что и успех тебе навредит.

На следующий день я уже излагал свой план Славчо Васеву. Главной задачей было взять интервью у Хрущева. Славчо смотрел на меня нерешительно:

— Но вопросы? Их трудно придумать.

Я сказал, что уже их придумал. Сто лет назад дочери Маркса — Лаура и Женни — взяли у своего отца интервью, более известное как «исповедь». На традиционные для того времени вопросы, которыми развлекались гимназистки, Маркс дал ответы, благодаря которым мы смогли заглянуть в интимные тайны революционера. Почему бы сейчас не задать те же вопросы Хрущеву? Сегодня он во главе мировой революции…

Славчо обнял меня. Ему очень понравилась эта идея. Но надо было получить благословение ЦК. Туда главный редактор прихватил и меня, так что я лично увидел и услышал то, что произошло. Главный по идеологии выслушал наш план касательно интервью и мрачно улыбнулся. Потом он сказал, что если бы не был знаком со Славчо со времен Сопротивления, то подумал бы недоброе. В его словах звучала угроза:

— Кто, Славчо, внушил тебе эти глупости? Разве ты сам не понимаешь, какое за всем этим кроется коварство? Если товарищ Хрущев ответит на эти вопросы так же, как Маркс, то люди скажут, что он неоригинален. Но если ответит по-своему, то все начнут спрашивать: как же так? Почему? Значит, он не марксист? Раз Маркс уже ответил на них, нечего задавать их снова!

Мы были сломлены железной логикой догматика. Она не допускала продолжения разговора. И мы унесли ноги, пока не стало слишком поздно. На этот раз Славчо обнял меня уже по-другому:

— Не расстраивайся. И такое бывает в нашей профессии. Это человек еще сталинской закалки. Все новое его раздражает…

(В конце 80-х годов «этот человек», к тому времени уже профессор в университете, выступил как борец за демократию и противник тоталитаризма.)

— …Завтра ты возьмешь редакционную машину. Марин, водитель, предупрежден. Вы будете с ним действовать по обстоятельствам.

Я спросил, понадобятся ли мне какие-нибудь документы, подтверждающие мое право передвигаться вместе с официальной делегацией. Славчо ударил себя по лбу:

— Чуть не забыл. Все документы у генерала Грыбчева. Он сказал, что ты должен забрать их лично.

Отсутствие документов было не менее сокрушительным ударом, чем крах плана взять интервью. Я подумал, что моя миссия полностью провалилась. До аэропорта мы добрались быстро — благодаря опыту водителя, некогда работавшего в милиции. Но больше от нас ничего не зависело. Три кордона строгих охранников мгновенно разворачивали таких неудачников, как я. Среди всеобщего шумного ликования, среди песен и цветов торжественный кортеж помчался в сторону Софии. Я смог увидеть только белую шляпу, которая, покачиваясь, взмыла над толпой. Мне сказали, что это шляпа Хрущева. Неожиданно аэропорт затих, и этот внезапный контраст еще сильнее подействовал мне на нервы. Люди расходились. Пол был усеян цветами и бумажными флажками. С огромного, как парус корабля, портрета иронично улыбался сам Хрущев. Мне уже слышались смешки товарищей по отделу. Водитель бай Марин сел рядом со мной на ступеньки:

— Товарищ Левчев, завтра все будет еще сложнее, потому что Хрущев будет летать, как самолет, а нам придется гнаться за ним на машине. Поэтому сейчас я предлагаю выспаться. А завтра мы выедем засветло, чтобы при свете фар встретить его на ТЭЦ «Марица-восток».

Я полностью доверился водителю. И он проявил чудеса изобретательности. На теплостанции ему каким-то чудом удалось подсадить меня на железную платформу… или это был кран… откуда я мог беспрепятственно наблюдать за передвижениями высокого гостя.

Хрущева не водили так, как инвалида Брежнева. Он двигался энергично, неожиданно отклонялся от маршрута или делал остановки, точно его целью было затруднить и запутать принимающую сторону и охрану. В популистской демагогии ему не было равных. Хрущев непрестанно вытаскивал кого-нибудь «из народа» и обращался к нему с речью. Никита Сергеевич весело похаживал по нашим «заводам-гигантам». Они казались карликами по сравнению с русскими индустриальными монстрами. Почти все оборудование было советским. Это поднимало самооценку Никиты Сергеевича, и он снисходительно хвалил Болгарию. Его настроение портилось только тогда, когда ему показывали болгарские колхозы. В то время они и правда процветали. Изобилие и хорошее качество жизни не были пропагандой. Неизбежное сравнение с советскими колхозами заставляло Никиту Кукурузного нервничать. Он становился агрессивным — сомневался в том, что ему говорят, находил ошибки в организации «сельскохозяйственного фронта». А настроения Хрущева менялись внезапно, как день и ночь на экваторе. Его парадная улыбка мгновенно заходила, и лицо приобретало такое выражение, что окружающих начинала бить дрожь. Это было сигналом для того, чтобы вся сопровождающая, обслуживающая и охраняющая его машина пришла в движение. Делался следующий шаг.