Любомир Левчев - Ты следующий

— Ну-ка показывай свою спиртоварню, алкоголик несчастный! — поприветствовал меня Коста.

Такая экскурсия стала ритуалом для всех моих гостей. Цыганенок Амед был очень доволен мной и моими друзьями. Грязную банку заменили несколько пестрых стаканов из троянской керамики. Ракия двойной перегонки быстро развязывала языки, и Амед с открытым ртом слушал, какие приключения происходят в Софии, как меняются главные и неглавные редакторы, как крепнет идеологический фронт.

Коста был уволен из «Литфронта» и собирался идти работать в издательство «Болгарский писатель». Перед уходом он долго убеждал всех, что «вартбург» — это дерьмо. Но ему нужно к нему привыкнуть, потому что у него, мол, предчувствие, что скоро он тоже обзаведется такой машиной. Это предчувствие тут же начало сбываться. Вытю, возможно под воздействием паров ракии, вручил ключи Косте, чтобы тот начал привыкать и порулил. Коста тут же завел автомобиль. «Вартбург» затрясся, задымил и заревел.

— Тормоз, Коста! Сними машину с ручника! — кричал Вытю и в ужасе бежал за своей машиной.

Так они и скрылись за горизонтом, оставив меня в неведении, удалось ли им справиться с тормозами.

Чаще всего меня навещал Данко Акабалиев. Тогда он участвовал в строительстве большого насыпного водохранилища Домлен в местах, где когда-то обитали самые страшные анархисты. Ему было не по пути, но он все-таки приезжал — ближе к вечеру. Привозил рыбу или кулек зимних яблок и чуть-чуть покоя… Его-то мне и не хватало. Потому что «гости» приезжали и уезжали. А я оставался — в страшной неизвестности. Я не был ни гостем, ни хозяином. Никто не говорил мне, сколько еще ждать. Если бы не эта неизвестность, я бы и вправду жил счастливо в этом доме.

Отстранившийся от всего и близкий к закату, я и сейчас порой сворачиваю с дороги и еду хоть одним глазком глянуть на эту обитель. И вхожу в гости к самому себе. Я знаю, что провел тут самые плодотворные годы своей жизни.

Как-то теплым апрельским вечером под нашими окнами засигналила «Волга» окружного комитета. Бакалов так устал, что отказался подняться ко мне наверх. Он только поразмялся у машины и сообщил, что послезавтра за мной приедут, чтобы отвезти на митинг в соседнее село Войнягово. Там, где некогда учительствовал Васил Левеки, должны были открыть новую школу. В сущности, она давно уже работала, но торжественного освящения пока не было. Я напомнил ему, что со мной мои жена и сын. Он отмахнулся: мол, и для них место на площади найдется.

Я подумал, что друзья просто захотели внести в мой быт немного разнообразия, угостить меня крохами социальной жизни. Но вскоре я убедился, что этот пасьянс раскладывали другие, более могущественные силы.

Наутро над полем поднялось длинное облако пыли, как будто горел дерн. Служебные автомобили со всего округа стекались к месту митинга. Начальство хотело засветиться, потому что разнесся слух, будто действо почтит своим присутствием сам Тодор Живков. Вот уже добрый десяток лет этот загадочный человек запускал и останавливал мельницу кадров, но по-прежнему походил на новичка. От него можно было ожидать чего угодно.

На площади мы смешались с толпой. Дора крепко сжимала руку Владко, чтобы его не потерять. А я пытался ухватиться за мысль, которая от меня ускользала. Вдруг кто-то подергал меня за ухо. Это оказался генерал Грыбчев:

— Парень! Ты чего это?! Что ты натворил?! Знаешь, если бы твой отец был жив, он бы тебя застрелил!

И я еще раз убедился в том, что он совсем не знал моего отца. А генерал продолжал угрожать:

— Если ты не образумишься, я сам это сделаю.

Не знаю, откуда взялись у меня силы улыбнуться:

— Подожди. Сначала зачитай приговор — за что ты собрался меня застрелить?

— Что это за «спиртоварни», которые ты воспеваешь?

Вдруг за моей спиной зазвучал мужественный баритональный бас:

— Митко, а ты сам-то читал то, о чем говоришь?

Генерал удивился даже больше моего, потому что оказалось, что голос принадлежал первому секретарю OK БКП Стояну Стоянову. Его называли бай Стоян, хотя он и был достаточно молод для такого прозвища. Знакомы мы не были. И я впервые видел его вблизи. Высокий и стройный, он излучал силу и спокойствие. Идеальный кандидат на роль шерифа в каком-нибудь вестерне.

— Ты что же, защищаешь его?! — осадил Стоянова Грыбчев.

— Да! — спокойно ответил мой неожиданный покровитель.

Генерал засмеялся. Потом задумался. А потом строго приказал мне:

— Оставайся на месте! Сейчас я вернусь. Не заставляй меня разыскивать тебя в этой толчее!

Он действительно скоро вернулся и сообщил, вернее, даже приказал:

— После митинга пойдешь на обед в старую школу!

— Я не смогу.

— Это еще почему?!

— Я тут с женой и ребенком. Я не могу оставить их одних. Как они вернутся пешком через поле?

Генерал глубоко вздохнул и отрезал:

— Значит, пойдете вместе.

Старые школы Болгарии уходили в прошлое. Некоторые из них, те, что посимпатичнее, становились музеями. Там размещали местные реликвии. В тех, что поменьше, селили проезжих либо переоборудовали их в склад или овощную базу. Нет ничего печальнее бывших школ. Что с ними ни делай, они все равно напоминают родителей, брошенных своими детьми. Может, поэтому их так часто разрушали. Из милосердия. Старая школа Войнягова еще не знала, какая судьба ей уготована. Но ей вроде бы было все равно. После бесчисленных ремонтов и переделок школа продолжала настаивать на том, что помнит Дьякона Левского. И эта миссия сторожа истории ее устраивала.

Стол в коридоре оказался узким, длинным, деревенским, настоящим. Домашнее белое вино было из района Михилци — настоящий карловский мускат. Барашек, запеченный в глиняной печи, благоухал забытыми травами. Ребенок почувствовал, что никогда не ел ничего более настоящего. А мы — что, вероятно, больше и не поедим. Хозяева, прислонившиеся к облезлым стенам, тоже были настоящими, как царапины на парте. Эти «старые крестьяне» были частью своей старой школы. Иногда торжественно, а иногда — вовсе нет являлись миру «новые крестьяне»: работники сельского хозяйства, чудо-дети будущих агропромышленных комплексов. А эти загорелые под гневным солнцем люди были Болгарией, которая уходила.

«Новые» подняли несколько тостов. Тамадой был Георгий Караманев. Он сидел рядом с Тодором Живковым на другом конце длинного стола. Так что я мог наблюдать, как руководство округа делает свое дело: пользуясь случаем, согласовывает спорные вопросы, обрабатывает высокое начальство, раскручивая его на новые проекты, разгоняет сгустившееся тучи.

Вдруг я получил записку: «Готовься, я дам тебе слово, чтобы ты прочел какое-нибудь стихотворение. Г.К.». У меня не было времени на подготовку. Я встал и сказал: