Любомир Левчев - Ты следующий

Вечера в Боровеце не были похожи один на другой. Иногда совершенно случайно мы увлекались дурацкой игрой в карты. А иногда готовили целые программы. Однажды Джери предложил поставить его новую камерную пьесу «Кофе с претензией» — то ли фарс, то ли буффонаду на тему снобизма. Каждый здесь мог обнаружить частичку себя. Но Джери взял на мушку Милчо Радева (у них было творческое соперничество), причем совершенно этого не скрывал, что очень усилило комический эффект. Мы распределили роли и даже провели репетицию. Все отнеслись к этой игре очень серьезно. Джери возложил на меня сверхзадачу исполнить роль самого Георгия Маркова (он был одним из действующих лиц). А за собой застолбил образ Милчо Радева (чтобы размазать его по стенке еще эффектнее). Стефан Цанев играл цыганенка, который хочет принести уголь и объявляется вместо всеми ожидаемой мадам. А Коста Кюлюмов играл мышку, которая несколько раз произносит «пи-пи!». Тем не менее премьера почти провалилась, потому что актеры, которые были одновременно и публикой, чуть не умерли от приступов истерического смеха. Автор-режиссер остался недоволен, потому что мы смеялись не там, где надо, и извращали задумку пьесы. Так или иначе, но каждый из нас смеялся и над собой тоже. А пока мы, исполнители «Кофе с претензией», веселились столь непристойным образом, жизнь за стенами дома отдыха продолжала играть свою пьесу — не такую смешную, но тоже без претензий.

Как раз в том блаженном феврале на родине настоящего социализма были осуждены Синявский и Даниэль. Диссидентство стало мировым политическим театром. За сценой скрипели тросы, блоки и поворотные круги: декорации истории менялись.

В конце марта — начале апреля прошел XXIII съезд КПСС. Брежнев, которого считали абсолютно переходной эпизодической фигурой, поднял занавес, и начался бездонный, как Россия, священный застой.

Мао праздновал свой 70-й день рождения. Но китайский народ желал ему прожить 1000 лет. И тогда Мао решил испытать свои физические возможности. 16 июля он возглавил массовый заплыв через реку Янцзы шириной в 10 миль. Это был символ, новый иероглиф. Кто мог последовать за вождем? Только молодежь. Итак, Мао оставил на берегу старую гвардию, тех, у кого (по его словам) тряслись поджилки при виде одной лишь тени Кремля. А на другом берегу началась «культурная революция». Месяц спустя, 18 августа, хунвейбины собрались на площади Тяньаньмэнь. Вместо факелов они поднимали к небу красную книжицу с цитатами из Мао. И пожар разгорелся. И поскольку огонь полз в сторону Сибири, к Амуру, к полуострову Даманский, события напоминали «встречные палы», то есть пожары, которые гасят очаги возгорания. Вскоре в Париже на Елисейских Полях сам Жан-Поль Сартр станет, словно мальчишка-газетчик, раздавать маоистскую литературу…

«Рабис»! Этот полустанок видел столько людей — со своими переживаниями, со своими иллюзиями. Для всех них эта станция могла означать и нечто иное. Не берусь судить… Я еще лишь раз вернусь к этому оазису воспоминаний, когда мне придется воссоздавать некое печальное мгновение («удар скорби», как выразились бы рыцари Круглого стола). Так или иначе, но наш «Рабис» — это то место, в которое нам уже никогда не вернуться.

Хотя само здание существует и поныне. Поляна, где мы катались на лыжах, стреляли из пневматической винтовки и лука, почти уничтожена новыми дорогами и стройкой. В сосновом бору, где мы гуляли и произносили друг перед другом бесконечные речи, выросли заборы. Стол для игры в пинг-понг давно сожжен в камине.

Эпос «Рабис» закончился без финала. Думаю, никто так и не понял, когда именно наступил его конец.

Впрочем, мне рассказывали что-то вроде эпилога, но сам я на нем не присутствовал.

Говорят, что однажды зимним вечером снова горел камин, а рядом с ним на большом персидском ковре снова сидели молодые, талантливые и исполненные надежд артисты. И тут появился новый директор. (Старую начальницу уволили из-за доносов и на ее место назначили только что уволенного в запас офицера.) Он встал, как на вечерней перекличке, широко улыбнулся и сказал:

— А сейчас все марш по комнатам! Пора спать.

Ответом ему был раскатистый хохот.

— Да-да! — сказал новый директор. — Я знаю, что говорю. Я отвечаю за ваше здоровье и ваш отдых. По комнатам шагом марш!

Тогда актрисы решили покапризничть:

— Но, товарищ директор, мы же люди сцены. Никто из нас не ложится в столь ранний час. Только сейчас и начинается наша творческая жизнь…

Новый директор выглядел озадаченным:

— Понимаю. Очень хорошо вас понимаю! Может, сначала вам и придется нелегко. Но сила воли творит чудеса. Вот, например, сегодня, когда я гулял по Песако (так называется центр соснового бора), я увидел перед собой двоих парней. И мне захотелось их убить. Да-да! И я бы их застрелил. Но я сказал себе: «Ну-ка соберись! Ты их не застрелишь! Ты их не застрелишь…» И я не стал стрелять. Так что силой воли можно добиться чего угодно.

Через пять минут все разбежались по комнатам, заперлись на ключ и забаррикадировались. А наутро дом отдыха опустел. Так и пустел мир с явлением всякого сумасшедшего нового директора.

Быть может, это и есть финал сказки о нашем «Рабисе». Мир его праху! А вам, милые друзья, дай бог прожить долгую и счастливую жизнь. Силой воли можно добиться чего угодно!

Мое сближение с Джери Марковым произвело впечатление на моих старых друзей. Но — не всегда хорошее. Меня предупреждали, что надо быть поосторожнее, причем больше всех раздражался Васка Попов:

— Если еще раз приведешь его к нам за стол, я выгоню вас обоих!

— И с чем же связаны такие санкции?

— Когда поймешь с чем, тогда и поговорим.

Я думал, что это ревность. Басила много критиковали, а Джери казался баловнем судьбы и баловнем власти. Он был свежим, остроумным и щедрым. Женщины считали, что он — само обаяние. Он был элегантно одет, почти всегда в костюме и при галстуке. А со своим серым БМВ (такие машины в Софии тогда можно было пересчитать по пальцам одной руки) Джери и правда был похож на Маленького принца. Однако за этим фасадом скрывались (или даже выглядывали оттуда) драматичные контрасты. Джери пребывал в желтых зубах туберкулеза. Санатории, как дьявольские видения, не покидали его сознания. Болезнь удалось остановить. Но ее угроза по-прежнему нависала над ним. Как-то раз, еще до того, как Джери пустился в бега, его положение стало критическим. Тогда он жил по соседству с моей сестрой (врачом, специалистом по грудным болезням). Несколько суток она и Здравка (супруга Джери), не смыкая глаз, провели у его постели. А Джери метался в огненном полусне. Одной ногой он был уже на том свете. Но моя сестра вернула его к жизни. Раз уж речь зашла о Здравке (в девичестве Лековой), то надо сказать, что она была главным и универсальным лекарством, которое всегда спасало Джери. Красивая, жизнерадостная, сердечная… Но кто же любит лекарства? Однажды Джери с детским изумлением поведал мне, что обнаружил: почерки его бывшей и нынешней жен абсолютно идентичны. И тут он задумался — а может, и все остальное у них тоже одинаковое.