Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

Попробуйте, например, представить себе конспект главных событий «Хождения по мукам», из которого исключены все сюжеты с вымышленными персонажами – Катей, Дашей, Телегиным, Рощиным... Что в этом случае осталось бы от этого – тоже ведь исторического – романа?

Но может быть, Александр Исаевич вовсе даже и не рассматривает свои Узлы как серию исторических романов? Может быть, это явление принципиально иного жанра? Как, скажем, «Архипелаг ГУЛАГ», в котором изначально не было никаких вымышленных персонажей, но который автор, тем не менее, относил к разряду литературы художественной.

«Опыт художественного исследования», – так было об этом сказано в подзаголовке к названию этой самой знаменитой его книги.

Тут, правда, этот эпитет звучал не как претензия на утверждение высоких художественных достоинств книги, а скорее, как оправдание. Да, дескать, исследование, но не научное, а художественное. А художник имеет право не только на домысел, но даже и на вымысел. Поэтому уж не взыщите, если обнаружатся в этой книге какие-то фактические неточности и даже ошибки. (Такой же, заранее как бы оправдывающийся тон вносило в этот подзаголовок и начальное его слово: «Опыт». Не исследование, значит, а только опыт, то есть попытка исследования).

В подзаголовке к «Красному Колесу» жанр будущей эпопеи обозначен тоже весьма туманно: «Повествование в отмеренных сроках».

Какое повествование? Историческое? Или художественное?

Очевидно, автор и сам затрудняется точно это определить.

Но всякий раз, когда его об этом спрашивали, – а спрашивали его об этом постоянно, – он не уклонялся от прямого и ясного ответа.

Тут важно обратить внимание вот на какой момент.

Конечную цель всех этих своих гигантских усилий Александр Исаевич видит не в том, чтобы дать свою версию, свою интерпретацию, свое объяснение разворота исторических событий, а в том, чтобы ОТКРЫТЬ ИСТИНУ. До сей поры никому не ведомую, но ему уже известную, которую он вот сейчас нам и откроет. И роль художника поэтому, при всей её исключительной важности, тут все-таки – вспомогательная . Она только помогает восстановить те провалы национальной исторической памяти, которые связаны с отсутствием (истреблением) прямых документальных свидетельств, то есть заменить эти недостающие свидетельства.

Такую же – вспомогательную – роль призваны играть в его повествовании и вымышленные персонажи. Без них, к сожалению, не обойтись, но они тут – не главные:

В конспекте, заменившем шестнадцать незавершенных Узлов «Красного Колеса», Солженицын отказывается от ВСЕХ этих прерогатив художника. Тут вообще нет никаких сюжетов и никаких персонажей – ни вымышленных, ни исторических. Просто перечень – по дням, по часам, иногда чуть ли не по минутам – событий и фактов.

Ни один из известных нам художников слова никогда не решался и не решился бы на такое.

Всё это наводит на мысль, что свой художественный дар Солженицын рассматривал лишь как ОДНУ – и, пожалуй, даже не главную – ипостась своего жизненного предназначения.

В одном из своих публичных выступлений Солженицын короткой пренебрежительной репликой перечеркнул историософию Л. Н. Толстого. Тот, мол, утверждал, что не властители стран и народов, – императоры, цари, президенты, – управляют событиями и определяют ход исторического процесса. А вот Двадцатый век показал нам, что именно они.