Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

А настроение, а ощущение – совершенно другое: не только никакого конца, гибели жизни, как тогда, но даже почти нет и ощущения поражения. Отчего же? Во-первых: сейф на Западе, ничто не пропадёт, всё будет опубликовано, хотя бы пал я сию минуту. А во-вторых: вокруг мечи блестят, звенят, идёт бой, и в нашу пользу, и мы сминаем врага, идёт бой при сочувствии целой планеты, у неё на глазах, – и если даже наш главный полк попал в окружение – не беда! это – на время! мы – вызволим его!

(Там же)

Немалую роль тут, конечно, играло и то, что был он в это время уже Нобелевским лауреатом, да и до «Нобелианы» слава его уже гремела по всему миру, и это, конечно, давало ему сознание большей своей защищенности. Но – поди знай, как ещё поведет себя в этой ситуации Дракон, с которым он вступил в открытую схватку. С полной уверенностью предвидеть и предсказать это было невозможно.

Нет, главным, что определяло это новое его самочувствие, было другое. Его укрепляла уверенность, что он уже научился читать ЗНАКИ СУДЬБЫ, понимать и правильно истолковывать смысл указаний, НИСПОСЛАННЫХ ЕМУ СВЫШЕ.

О роли, которую сыграла в этом его судьбоносном решении гибель Е. Д. Воронянской, сказано вскользь, мимоходом. Да, жаль, конечно, бедную опрометчивую женщину...

И даже ещё пренебрежительней:

И только десять лет спустя, в 1983-м, вспомнив о ней в связи с присуждением ему Темплтоновской премии, он наконец признал её особую роль и счел нужным «поблагодарить покойницу», сказав, что «она была орудием Божьим».

Слава тебе, Господи! Правда, наконец, хоть и поздно, но все-таки восторжествовала, смягчив даже и это жестокое сердце.

Но так ли это?

Ведь по смыслу этого его «благодарного» признания особой роли Елизаветы Денисовны в его судьбе получается, что и родилась она на свет, и прожила свою шестидесятилетнюю жизнь, и погибла своей страшной мученической смертью только для того, чтобы ПОДАТЬ ЕМУ ЗНАК, открыть, что ВРЕМЯ ПРИШЛО, хватит медлить, пора пускать в свет эту главную его книгу...

Если вдуматься, эта его запоздалая благодарность «покойнице» не менее, а может быть, даже и более бесчеловечна, чем та, давняя его жестокая реплика, запомнившаяся В. Максимову: «Она меня обманула – она наказана».

В начале 60-х мой друг Эмка Мандель (Н. Коржавин) познакомил меня с замечательной женщиной – Ольгой Львовной Слиозберг. Она была лет на двадцать нас старше, отбыла к тому времени свои семнадцать лет тюрьмы, лагеря и ссылки (там, в ссылке, в Караганде они с Эмкой и подружились).

Тюремные и лагерные её рассказы произвели на меня тогда сильное впечатление. Позже из них у неё составилась книга, – очень цельная, ясная, обнаженно правдивая, которую ей удалось издать.

Ольга Львовна оказалась соседкой ближайшей подруги моей жены. И поэтому вышло так, что мы стали встречаться с ней постоянно.

И вот однажды она, жалуясь мне на Солженицына, рассказала, что когда он работал над своим «Архипелагом», ему недоставало материалов о Колыме. И он обратился ко всем старым зэкам с просьбой поделиться с ним воспоминаниями о своём лагерном прошлом. Она (Ольга Львовна) послала ему тексты двух своих солагерниц, взяв с него твердое обещание (каковое он ей дал) ни при каких обстоятельствах не упоминать их фамилий. И вот однажды, включив радио (естественно, не советское), она услыхала в передававшейся главе из солженицынского «Архипелага» имена и фамилии этих своих подруг.

– Счастье, – говорила она мне, – что они никогда не слушают радио, и о том, как А. И. сдержал свое обещание, не узнали и, надеюсь, уже не узнают. Если бы это до них дошло, они просто умерли бы от страха. Это не метафора: буквально умерли бы...

Я тогда защищал Александра Исаевича. Говорил, что он не собирался так быстро публиковать «Архипелаг». Его к этому подтолкнули чрезвычайные обстоятельства. Узнав об аресте, допросах и самоубийстве Воронянской и поняв, что тайна «Архипелага» открыта, он был вынужден «нажать кнопку», то есть дать команду о публикации этого своего труда.

Позже я узнал, что это было не совсем так.

Двумя годами ранее, размышляя о том, ехать или не ехать ему в Стокгольм получать Нобелевскую премию, он эту проблему для себя уже решил.

Уже тогда он склонялся к тому, что должен считаться с волей миллионов «тех, похороненных», а не сообразовываться с интересами 227 зэков, дававших ему показания для его книги, которые могут жестоко пострадать при её опубликовании.

Что-то в этом роде я и говорил тогда Ольге Львовне. Не то чтобы принимая точку зрения Александра Исаевича, но все-таки пытаясь как-то оправдать его.