Сергей Кремлев - Великий Сталин

А далее Сталин сказал о Молотове и Микояне. Из политических деятелей первого ряда лишь они не вошли в Бюро Президиума ЦК КПСС – Сталин на пленуме 16 октября их серьёзно критиковал. Но это отнюдь не означало для них – как утверждают «демократические» «исследователи» – полного падения и близких репрессий чуть ли не до расстрела.

По некоторым воспоминаниям, речь Сталина, свободная и откровенная, длилась полтора часа без перерыва. Вряд ли это было так на самом деле, и причина была не в проблемах со здоровьем – оно у Сталина было далеко не безупречным, но и не из рук вон плохим. Просто сам строй и смысл выступления Сталина на пленуме не предполагали очень уж долгого говорения. Но смысл сказанного им был так серьёзен и весом, что для его аудитории время спрессовалось, и она уже не замечала его хода. Лишним подтверждением такого моего заявления могут быть воспоминания, записанные участником съезда и пленума писателем Константином Симоновым через 27 лет. Симонов вспоминал: «И тон его речи, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, – всё это привело сидевших к какому-то оцепенению».

Симонов, хотя впоследствии не раз судил Сталина (и, к слову, Берию), имел личностный масштаб неизмеримо меньший, чем те, кого он с кондачка осуждал. И в описании атмосферы пленума он – как «мастер пера» – краски сгустил. Но Сталин и впрямь говорил жёстко, особенно тогда, когда «перешёл на личности»:

«Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов – преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков…»

Сталин ставил в вину Молотову три вполне реальных его прегрешения: поддержку претензий советских евреев на Крым, утечку важных государственных тайн на Запад через жену Молотова и благосклонное отношение Молотова к предложению английского посла «издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы…»

Первые два греха были давними и относились к 1944-му и 1949 году. Третий – более свежий – имел предысторию, относившуюся к 1945 году.

Тогда Молотов тоже неосторожно намекнул корреспонденту из США, что Советский Союз мог бы ослабить цензурный режим «на условиях взаимности», и Сталин был просто-таки разгневан. 5 декабря 1945 года он направил с юга шифровку вначале Молотову, Берии, Микояну и Маленкову, а 6 декабря – уже только Маленкову, Берии и Микояну, где выговаривал всем трём за «наивность», критиковал Молотова и писал:

«Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.

Эту шифровку я посылаю только Вам трём. Я её не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей (выделение моё. – С.К. ). Я Вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать».

Теперь история повторялась, но все было сложнее – Молотов выбивался из «железной» рабочей «обоймы» и, что называется, «плыл». Недаром ещё в 1945 году Сталин сомневался в его окружении. К тому же жена Молотова Полина Жемчужина, до мая 1948 года начальник Главного управления текстильно-галантерейной промышленности Минлегпрома РСФСР, в январе 1949 года была арестована и в декабре 1949 года осуждена на пять лет ссылки, причём – за дело. В итоге быт Молотова был неустроен, и оптимизма ему это не прибавляло. С другой же стороны, он часто и много бывал за границей, в США, и невольно подпадал под «скромное обаяние буржуазии». Ведь по трущобам западных городов Вячеслава Михайловича не возили – даром, что и вообще все нищие регионы планеты тогда уже можно было считать «задним двором» Запада и США.

Имелись проблемы и с Микояном – тоже не чуждым скепсиса по отношению к перспективам СССР в сравнении с витринами центральных авеню Нью-Йорка. Поэтому Сталин не забыл помянуть недобрым словом персонально и Анастаса Ивановича, старого, но очень уж изворотливого своего соратника.

Однако и после критики Сталина Микоян и Молотов остались «при деле». 27 октября 1952 года Постановлением Бюро Президиума ЦК КПСС на Молотова было возложено «наблюдение за работой всех видов транспорта, Министерства связи и Комиссии ЦК по связям с иностранными компартиями», а на Микояна – «руководство работой всех видов министерств: пищевой промышленности, мясо-молочной промышленности и рыбной промышленности». Это было не так уж и мало – при желании работать всерьёз.

Не выпал из высшей руководящей «обоймы» и Климент Ефремович Ворошилов.

В записи Л.Н. Ефремова есть описание и того знаменитого сейчас момента, когда Сталин, после предложения с места избрать его вновь Генеральным секретарём ЦК, весьма настойчиво – дважды – попросил освободить его и от обязанностей Генерального секретаря ЦК, и от обязанностей Председателя Совета Министров СССР, сказав: «Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря».

Исходной точкой извращённого описания этого, эмоционально действительно насыщенного момента у различных авторов типа Радзинского стало, скорее всего, «художественное» описание его Константином Симоновым. Он картинно расписал и «выразительно воздетые руки» возражающего Маленкова, и «ужасное выражение» его якобы смертельно испуганного лица, но вряд ли был в своих «воспоминаниях» точен.

Так или иначе, после протестов Маленкова, Берии и маршала Тимошенко, резонно заявившего, что «народ не поймёт этого», Сталин уже не просился в отставку, долго стоял, глядя на аплодирующий ему зал, потом махнул рукой и сел.

А ещё до этого он по бумажке, вынутой из кармана френча, зачитал те предложения по расширенному составу Президиума ЦК и по Секретариату ЦК, которые были Пленумом приняты и которые я уже привёл выше.

После зачтения их Сталин заметил, что в списке находятся все члены Политбюро старого состава, кроме Андреева, и прибавил: «Относительно уважаемого товарища Андреева всё ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится».

Андреев, впрочем, прожил до 1971 года, скончавшись 76 лет от роду.

Попытку Сталина уйти от формального руководства сегодня представляют – не без влияния позднейших «воспоминаний» Симонова – как некий «иезуитский» ход по зондажу истинного положения вещей и настроений в «верхах». Но Сталин – вне сомнения – был искренен. Он ведь всё равно остался бы Сталиным и продолжал бы быть окончательным арбитром во всех спорах, а к тому же…