Сергей Кремлев - Великий Сталин

Между прочим, Берия на том общем фото, о котором вспомнил Симонов, действительно выделяется, причём сравнение Симонова достаточно точно… Однако надо заметить, что и остальные на этом фото выглядят карикатурно. И я, сравнивая его сегодня с качественными фотографиями, сделанными в тот же день, 9 марта 1953 года, и не раз в последние годы опубликованными, задумываюсь: чем объясняется эта коллективная карикатурность – некачественной тогдашней полиграфией или сознательным карикатурным ретушированием снимка, в котором прорвалась десятилетиями скрываемая неприязнь «какой-нибудь тайной мафии» и к усопшему несколько дней назад Сталину, и к усопшему уже почти тридцать лет назад и уже лежащему в Мавзолее Ленину, и к собравшимся на трибуне Мавзолея в целом, а особенно – к Берии? Полиграфический уровень «Правды» в то время был действительно не очень-то высок, и если бы кто-то в реальном масштабе времени даже выразил бы удивление по поводу некачественного фото на первой полосе, то всё можно было бы объяснить потрясённым состоянием души, плохим клише, замёрзшими руками фотографа и т. п. А про себя радоваться – мол, вот мы их как! Перед всем светом уродами выставили, и не подкопаешься!

Ведь и такое предположение сегодня выдвинуть можно!

Не так ли?

Однако это ещё не всё!

Симонов написал также и о трёх речах, которые прозвучали в тот день с трибуны Мавзолея. И это место его воспоминаний мне тоже придётся в своей книге привести:

«На траурном митинге выступали три разных человека… Первым был Маленков, вторым – Берия, третьим – Молотов. Различие в тексте речей мне и тогда не бросилось в глаза… Однако та разница, которую сейчас по тексту речей не уловишь (ещё как уловишь! – С.К. ), но которая была тогда для меня совершенно очевидна, состояла в том, что Маленков, а вслед за ним Берия произносили над гробом Сталина чисто политические речи, которые было необходимо произнести по данному поводу. Но в том, как произносились эти речи, как они говорили, отсутствовал даже намёк на собственное отношение этих людей к мёртвому, отсутствовала даже тень личной скорби (отнюдь нет. – С.К. ), сожаления (? – С.К. ) или волнения, или чувства утраты, – в этом смысле обе речи были абсолютно одинаково холодными. Речь Маленкова, произнесённая его довольно округлым голосом, чуть меньше обнажала отсутствие всякого чувства. Речь Берии с его акцентом, с его резкими, иногда каркающими интонациями в голосе обнажала отсутствие этой скорби более явно. А в общем, душевное состояние обоих ораторов было состоянием людей, пришедших к власти (а до этого они что – в трактирах ананасную воду подавали? – С.К. ) и довольных этим фактором».

На этом описании сказались позднейшие настроения Симонова – здесь сомневаться не приходится. Но если бы он дал себе труд сверить свои воспоминания с прямыми текстами речей, то, возможно, не написал бы кое-чего из того, что написал. Ибо как раз по текстам речей разницу в их содержании и направленности уловить не так уж и трудно!

Но вначале я приведу ещё одно воспоминание современника событий – автора книги о Маленкове Р.К. Баландина, который пишет:

«…я слушал эти речи по радио. Их текст тотчас улетучился из памяти, но мне показалось, что интонации Маленкова были спокойными, деловыми; Берия говорил с напором и, как будто, с каким-то торжеством, а у Молотова голос порой дрожал от сдерживаемой скорби».

А вот теперь и я возьму в руки номер «Правды» за 10 марта 1953 года с тремя траурными речами.

На первый взгляд они действительно мало отличаются друг от друга, поскольку во всех трёх хватает общих слов. И это особенно характерно, к слову, именно для речи Молотова. Сталин в 1924 году нашёл потрясающие по своей силе слова, чтобы выразить скорбь и своё понимание Ленина, сказав: «Это был горный орёл!» Тогда, перед гробом Ленина, Сталин дал прямую клятву – от имени страны, партии и себя лично – продолжить дело Ленина.

А что же говорилось с трибуны Мавзолея над гробом Сталина?

Я не буду (да и не могу) приводить тогдашние речи полностью, но скажу, что Маленков завершил свою речь так: «Прощай, наш учитель и вождь, наш дорогой друг, родной товарищ Сталин! Вперед, по пути к полному торжеству великого дела Ленина – Сталина!»

А Молотов – так: «Да здравствует великое всёпобеждающее учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина! Да здравствует наша могучая социалистическая Родина, наш героический советский народ! Да здравствует великая Коммунистическая партия Советского Союза!»

Как видим, Молотов с ушедшим вождём и товарищем даже не попрощался! Не знаю, где уж тут усмотрели Симонов с Баландиным едва сдерживаемую скорбь…

Молотов был единственным из выступавших, связанным с покойным борьбой и партийной работой задолго до революции. Единственный из выступавших, он и в тридцатые годы обращался к нему наедине: «Коба»… И вот, мало того, что он не сказал о Сталине ни одного яркого слова и произнёс удивительно бесцветную речь! Молотов в этой речи явно подчеркнуто ставил на первое место партию, а не правительство! Хотя не мог не знать, что Сталин уже давно эти понятия справедливо переставляет местами – по факту.

В речи же Берии эти приоритеты были, как правило, расставлены «по-сталински», причём в ряде случаев Берия вообще говорил лишь о Советском правительстве.

Маленков тоже был склонен отдавать приоритет государству, а не партии, однако менее выраженным, чем у Берии, образом.

На эти тонкие моменты обратил внимание первым не я – о них уже писал ряд авторов. Однако подмечено здесь всё верно. С своей стороны прибавлю, что речь Берии оказалась – в её печатном варианте – и наименее насыщенной восклицательными знаками. Этот знак препинания был употреблен в тексте один раз – в обращении «Дорогие товарищи, друзья!». Наиболее же насыщенным казёнными парти… пардон, «патриотическими» восклицаниями оказался текст речи Молотова. Чуть менее насыщенной – речь Маленкова.

В речь Берии я, признаюсь честно, вчитался не сразу и не с первого раза её оценил. Впервые познакомившись с ней во время работы над своей книгой о Берии, я счёл её тоже в немалой мере казённой и не яркой. Понадобились некоторый временной интервал и работа над книгой о Сталине, чтобы я прочёл речь Берии так, как она того заслуживает.

Общий её строй и словарь позволяют предположить, что автором текста был не кто-то из помощников Берии, а сам Лаврентий Павлович, но что он не писал его, а продиктовал стенографистке – в свои последние годы Берия делал так не раз, когда дело касалось объёмных текстов за его подписью. И в этой речи было несколько мест вполне «знаковых».

Берия говорил:

– Враги Советского государства рассчитывают, что понесённая нами тяжелая утрата приведёт к разброду и растерянности в наших рядах. Но напрасны их расчёты: их ждёт жестокое разочарование. Кто не слеп, тот видит, что наша партия в трудные для неё дни ещё теснее смыкает свои ряды, что она едина и непоколебима. Кто не слеп, тот видит, что в эти скорбные дни все народы Советского Союза в братском единении с великим русским народом ещё теснее сплотились вокруг Советского правительства и Центрального Комитета Коммунистической партии.