Сергей Кремлев - Великий Сталин

Учтём и такую цифру: за двадцатые и первую половину тридцатых годов из армии уволено пять тысяч бывших оппозиционеров. Читай – троцкистов.

В партийном аппарате, в советских учреждениях, в промышленности троцкистов в середине тридцатых было ещё больше. Троцкист в то время – это уже автоматически в первую очередь противник политического курса Сталина и лишь во вторую – участник государственной и производственной работы. И уже поэтому троцкизм всё более становится средством саботажа и прямого вредительства.

Итак, с одной стороны, амбициозность «красных наполеонов», с другой – р-р-революционность красных интернационалистов с местечковым прошлым. Плюс – просто карьерные авантюристы.

Смесь весьма взрывоопасная.

И это – не «химера НКВД», а реальность. Так же как реальность – публичные заявления Троцкого: «Недовольство военных диктатом Сталина ставит на повестку дня их возможное выступление».

И Троцкий же открыто призывает коммунистов в СССР к государственному перевороту.

Итак, самозваных претендентов на высшую власть в огромной стране имелось, по сути, два.

Тухачевский был тайно не прочь сыграть роль или военного диктатора, или «сабли Троцкого».

Троцкий своих вождистских претензий не таил.

Любой из вариантов означал гибель страны, но был ли хоть один из них реален? Страна уже стала такой, что не дала бы себя погубить. В час кризиса она пошла бы за Сталиным, и поэтому троцкистско-тухачевские планы были авантюрой, заранее обречённой на провал.

За исключением, правда, одного варианта развития событий – физического устранения Сталина в самом начале переворота.

Вот тут крах СССР был бы неизбежен, потому что не то что равноценной, но хоть на что-то годной замены Сталину Россия не имела.

А крах СССР означал бы в тридцатые годы и крах великой России, что подтверждает разрастающаяся трагедия России после развала СССР врагами России в 1991 году.

С годами возникла легенда о Кирове как альтернативе Сталину. Однако так могли думать лишь наивные люди, плохо понимающие самые основы механизма возникновения и существования высшего политического лидера. Любитель красивых женщин, Киров был такой же фигурой второго ряда, как и Орджоникидзе, Дзержинский, Фрунзе, Рыков, Куйбышев, Бухарин, Каменев, Рудзутак, Пятаков, Томский и многие другие.

И крупный политический масштаб Кирова полностью сказался в том, что он не мыслил себя как замену Сталину. Это было не угодничество, а ясное понимание своих возможностей. Кирова потому и устранили в декабре 1934 года, что он был опорой Сталина в Ленинграде, ранее «зиновьевском», то есть – троцкистском. Но Киров не считал себя способным нести бремя высшего руководства Россией. Киров мог быть и был лишь сознательным и деятельным соратником Сталина, и не более того.

Давно сказано: «Много званых, да мало избранных»…

У России же был тогда лишь один избранный – Сталин.

Тем не менее даже ко второй половине тридцатых годов противники Сталина в СССР чувствовали себя весьма вольготно. Будущий глава «Красной капеллы», резидентуры Разведывательного управления РККА, еврей Леопольд Треппер после окончания университета имени Мархлевского в 1935 году был направлен на работу в редакцию ежедневной еврейской газеты «Дер Эмес» («Правда»). По сути, это было издание «Правды» на идише, хотя там публиковались и оригинальные материалы.

Главным редактором «Дер Эмес» был Моше Литваков. И он абсолютно не скрывал от молодого сотрудника ехидного и даже издевательского отношения к Сталину. Фактически главный редактор активно воспитывал (и, к слову, воспитал) из Треппера оппозиционера-троцкиста.

Накануне Октябрьской годовщины 1935 года Литваков заказал статью в юбилейный номер Карлу Радеку. Просьбу Радек выполнил быстро, но вот что услышал он от Литвакова после знакомства последнего со статьёй:

– Никогда мы не опубликуем в нашей газете подобное дерьмо!

– В чём дело?

– Это же сплошное восхваление Сталина…

Затем Литваков прибавил:

– Послушайте, Радек! Я в последний раз заказал вам статью. Вы сильно ошибаетесь, полагая, будто ради вашей подписи я готов печатать что попало. Ваша статья не стоит ломаного гроша.

То есть «просталинская» статья не прошла в еврейском органе ЦК ВКП(б) даже в 1935 году!

А вот описание с натуры Днепропетровска 1935 года, сделанное одним из участников Всесоюзной физико-химической конференции Сергеем Фришем:

«Неприятное впечатление произвело торжественное общее собрание, на котором выступил секретарь обкома партии Хатаевич. Это был еврей небольшого роста, широкоплечий, с очень грубыми чертами лица. Местное начальство, рангом пониже, окружало его с подобострастным и угодническим видом. Все, встав, начали аплодировать. Кто-то крикнул: «Наш великий Хатаевич! Ура!» Сцена выглядела совершенно карикатурно. Через год или два я прочел в газете, что его расстреляли…»

Так чьи культы личностей вызревали тогда во вполне определённых общественных кругах? И мог ли Моше Литваков позволять себе такое открыто агрессивное поведение, если бы не имел мощной поддержки и не рассчитывал на весьма вероятное падение Сталина?

А кто мог Сталина «свалить», если масса – и партийная, и беспартийная – шла за Сталиным? Ответ очевиден: это могла попытаться сделать оппозиционная часть политических «верхов» и оппозиционеры-заговорщики, носящие на воротниках гимнастёрок петлицы с большими «командармовскими» ромбами.

Заговор против Сталина этих слоёв, амбициозных и претенциозных, самовлюблённых и исторически ограниченных, оказывался почти неизбежен. Но по форме антисталинский, он уже не мог быть по содержанию ничем иным, кроме как антисоветским и антироссийским.

Это хорошо показал в своей книге «Москва. 1937» Лион Фейхтвангер. «Демократы» утверждают, что Сталин просто «втёр очки» «простодушному писателю» и «пустил ему пыль в глаза». Однако знакомство с книгой – тонкой, но увесистой по своему историческому и политическому значению, – убеждает в обратном. Фейхтвангер во всём разобрался так точно, что лишний раз подтвердил этим свой класс выдающегося писателя и психолога.

В главе «Конформизм и индивидуализм» в главке «Два класса – борцы и работники» он писал:

«Я заметил в Советском Союзе одно разделение. Молодая история Союза отчётливо распадается на две эпохи: эпоху борьбы и эпоху строительства. Между тем хороший борец не всегда является хорошим работником, и вовсе не обязательно, что человек, совершивший великие дела в период Гражданской войны, должен быть пригоден в период строительства… Однако ныне Гражданская война давно стала историей; хороших борцов, оказавшихся негодными работниками, сняли с занимаемых ими постов, и понятно, что многие из них теперь стали противниками режима».