Наташа Северная - Эмигрант по призванию (Веселовский С.Б.)

Веселовский знал пять языков, но современникам он запомнился как отшельник. Для чего же он их учил? С кем собирался разговаривать? Все те знания, которые он по крупицам собирал, его уникальная эрудиция, все было предназначено для его «вечного» диалога с другими «живыми людьми», через глаза и воспоминания которых он пытался познать сущность мира и исторического процесса.

В 1914 г. началась первая мировая война. Ее следствием стал продовольственный дефицит, банкротство промышленности, две революции, развал империи, расстрел царской семьи, и появление на политической карте мира нового государства – СССР. Эта война перевернет судьбы миллионов людей, явив миру газовые атаки, новые виды оружия и хаос, который породит новый общественный строй и поглотит великие империи: Российскую и Австро-Венгерскую. Свидетели этих уникальных и эпохальных событий оставят нам дневники и мемуары, а еще кинохронику, где кинолента запечатлит дух погибающей русской Атлантиды.

В 1905 г. Веселовский в разговоре с Ключевским предрек недолговечность империи и ее скорую гибель, которую он все же воспринимал абстрактно. Ибо когда все свершится, он поймет: пережить развал империи и выжить в чуждом мире, возможно только через гибель и разлом собственной жизни.

Несмотря на научный успех и дальнейшие перспективы, Веселовский чувствовал себя глубоко несчастным человеком. Душевная тревога, состояние неопределенности, тяжести, мучительное одиночество, резко изменившийся ход налаженной и спокойной жизни приводят его к мысли о личном дневнике. 7 января 1915 г. он делает первую запись. На его страницах Веселовский попытается объяснить себя для самого себя, в конце концов, разобраться в истоках одиночества и личного несчастья. Ему было 38 лет.

Это годы войны, а потому, условно назовем его военным дневником Веселовского, изначально ориентированным на внешний мир. Он готов идти к людям и быть ими читаемым, дневник пишет не историк Веселовский, а человек Веселовский. Он готов обнажить внутренний мир, свои переживания и тревоги, для замкнутого и отчужденного человека, большой поступок. В свой дневник Веселовский изначально вводит главное действующее лицо, для которого все это и предназначалось – мнимого читателя. Ему тяжело «держать» монолог, он и так из одиноких: «оглядываешься кругом и ищешь, с кем было бы поговорить», – он жаждет диалога, но уже не «с другими живыми людьми» из других эпох, а с современником. Свою первую запись, Веселовский начинает с высокого интеллектуального запроса, ему не безразличен его мнимый читатель: «Следует писать так, чтобы и читателю оставалось, что додумывать. Искусство в том, чтобы читатель додумывал именно то, что имеет ввиду автор, и сам дополнял недосказанное автором» (5, № 2, 2000 г., с. 91). Этот мнимый читатель, как и сам Веселовский, должен быть особым, избранным, высоко эрудированным и интеллектуальным человеком. Какая интересная жажда игры среди начинающегося хаоса. Создается впечатление, что Веселовский готовится к очередной выдающейся работе. Но нет. Рукопись Веселовского – сугубо личный дневник, но как историк, он прекрасно понимает, что для будущих исследователей он создает источник, где речь идет о его интимном мире «профессора-чудака», «старика», «богача», про его будни и горести, сквозь которые проступают незнакомые черты Веселовского в корне меняющие представление о нем.

Мы помним, что к 1915 г. «ученая свора» наконец-то признала в нем профессионального историка. Но как личность и как историк, Веселовский продолжал развиваться, ведь это постоянный процесс. Личный дневник дает уникальную возможность выявить и проследить, как в эпоху катастрофы проходило его дальнейшее становление.

С первых строк, историк Веселовский мастерски и со знанием дела схватывает «дух времени»: «Кажется будто люди хотят заглушить суетой, беспорядочной работой и спазматическими усилиями воли гнетущее их смутное сознание надвинувшейся и растущей непоправимой беды» (5, № 2, 2000 г., с. 93–94). И о себе: «Когда очнешься, становится холодно, тяжело и все окружающее кажется чуждым». Это его первый шаг в бездну, в пустоту, в которую он будет лететь долгие годы, в прострацию, которая усугубит его психическое расстройство, подмеченное еще критиком А.А. Кизеветтером. И он устыдится этого, попытается скрыть, записав: «комиссия нашла сильное истощение и в некоторой степени базедовизм» (5, № 2, 2000 г., с. 98). Но пройдут годы и коллеги историки смогут расшифровать перечеркнутое слово «неврастения», тем самым, позволив себе непозволительное – разоблачение.

«Трудно, пожалуй, совсем невозможно изладить все то, что я переживаю. Все это кажется мне каким-то запоздалым и быть может даже болезненным. Я так разбит физически и духовно, что не способен сойти с рельс по такому небольшому поводу. Такие калеки, как я, с рельс не сходят; их и сбить трудно» (5, № 2, 2000 г., с. 99). Восприятие себя как калеки – образ горький и символический. Сколько же лет копилась эта душевная тяжесть, чтобы в самый тяжелый жизненный момент, когда для выживания в военное время нужны все силы и энергия, подкосить, надломить? Потеряв почву под ногами и не обретя новой, Веселовский с ужасом понимает, точнее предчувствует, старая жизнь уходит навсегда и безвозвратно. Физически ощущая разрушение, разложение социокультурной среды, которая его взрастила, и в которой прошло его становление, что угнетающе действовало на его психическое расстройство, нарушает равновесие его личности, жизнь видится в черном однотонном цвете. Веселовский приобретает статус маргинала. Для маргинала апеллирование образами – это жизненная необходимость, чуть ли не единственный способ ориентации и познания постоянно изменяющегося окружающего мира. (1, с. 89) И для него переживание сложившейся жизненной ситуации оказывается сильнее, «устают все закоулки души», но… «научная работа становится отдыхом».

«На душе и в голове образуется пустота, которой не могут заполнить злобы дня и суета. Воображение уносит далеко от действительности, работает во время бессонных часов ночи и, кажется, дает отдых. Поздно – прошлого не вернуть. А „настоящее“ – горячее желание, чтобы оно скорее прошло. А будущее темно, как никогда» (5, № 2, 2000 г., с. 94). Ощущение «смерти в темноте» будет преследовать и угнетать его еще долгие годы.

Страшен одинокий крик человека срывающегося в бездну.

Так Веселовский прожил 1915 год.

Психологами замечено, в ситуации социальной нестабильности человек по иному переживает время собственной жизни, переосмысливает прошлое, настоящее и будущее. Такое время настало и для Веселовского, переосмысливая и передумывая самого себя, он создает потрясающий образ «Я – загадка для других», и потому я одинок в этом мире, несчастен, у меня нет любимой женщины и близкого друга, ведь меня так сложно понять, а у людей так мало терпения. За этим образом, он попытается скрыть свою личную неустроенность, постоянное психическое напряжение. Этой ролью «загадка для других» Веселовский вскоре начнет объяснять и свою неудачную любовь и неудачную попытку развода, и сильное желание любви, и одновременно свою неспособность любить. Ему, Титану, было дано почти все, и почти все было под силу, кроме… взаимной любви. «Я не в силах понять себя и разобраться. Временами кажется, что вижу, начинаю понимать, но вдруг новый отблеск, поворот необъяснимый и все опять смутно, неясно» (5, № 2, 2000 г., с. 101). Плетя паутину для мнимого читателя, он сам в нее попадает. Введя в свою жизнь тотальный самоконтроль, попросту пожирает себя разумом. Так он пытается защититься от чего-то очень болезненного и несостоявшегося в своей жизни и в самом себе. Эта невыносимая душевная пытка будет длиться годами, неразрешимая, опасная, завораживающая. Его ситуация личного и социального одиночества вызывает противоречивость мыслей и чувств, которые становятся постоянными спутниками. Но и в этом противоречии было стремление обрести точку опоры и равновесия – «остается жить в себе и в своих мечтах».