Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

…Финал повести пессимистичен и рассказывает о том, как в 1931 году с колоколен по всей стране сброшены колокола (и в Алепино тоже!). Как вместо исконных названий деревень: Прокошиха, Брод, Останиха, Курьяниха, Венки, Пуговицыно, Вишенки, Лутано, Кривец, Зельники, Рождествено, Ратмирово, Спасское, Снегирево, Ратислово – …пошли другие названия: «Красный комавангард», «Показатель», «Вперед», «Красный профинтерн», «Борец», «Роза Люксембург», «Красное знамя», «Первомайский», «Путь к социализму»! Колхоз в Алепино был – «Культурник», «40 лет Октября», «Имени Хрущева», «Имени Ленина».

…И пошло «замусоривание» мозгов в школе, пошла обработка детских душ в нужном большевистско-безбожном русле. И «…движимый почти религиозным по силе и яркости чувством, я дома начал устраивать Уголок, – (ясно, что безбожника, хотя писатель это слово не написал еще и в 1975 году. – Л. Ф.), наклеивая на стену множество фотографий, вырезок из газет, никто из домашних уже не препятствовал мне».

Отец и дед уже умерли, подзатыльник дать некому. Мать Степанида Ивановна жива, но темная неграмотная женщина, правда, знающая наизусть Некрасова, Кольцова, Сурикова, – но что она понимает! Бога-то нет!

«А то, что в это время за левым плечом потирали руки и злорадно хихикали, а за правым плечом печалились… то ведь этого не было ни слышно, ни видно…» – заключает писатель. От себя добавим – все шито-крыто. Бога-то нет! Все, все, все дозволяется!

Пей, пей, пей, гуляй! И чревоугодничай! А потом снимай жир с бедер! Ах, как это цивилизованно, вся Америка так делает. Притом, одна половина нации лопается от толщины, другая – от депрессии. Ох, уж это русское чужебесие – подражать во всем иноземцам! Иначе – будешь отсталым – не пьешь, не куришь, телеящик не смотришь, – ясно дело, мракобес.

(писатель и читатели-земляки)

Написав статью «Владимир Солоухин: путь к православию», опубликованную в сокращенном виде в газете «Владимирские ведомости» 20 июня 2002 года, я посчитала свой долг по отношению к Владимиру Алексеевичу выполненным. Стала заниматься своими «итальянскими записками русской паломницы – „Верба белая“, но не тут-то было! Пошли отклики на статью.

Мне было сказано на страницах тех же «Владимирских ведомостей», что статья моя «приторный елей», что и неверующие тоже любят Солоухина, что не пристало мне, участвовавшей в 1973 году в атеистической книжке, писать в 2002 году… о православном взгляде (!) на творчество Солоухина! Каково? В огороде – бузина, а в Киеве – дядька! – так русский народ говорит о подобной логике. Страна стала другой. Все члены Политбюро изменили свои взгляды, а Любе – нельзя! Она должна думать только так, как в 1973 году! Улыбнулась я на своих лукавых критиков, перекрестилась, вспомнив Христово изречение: «Благословляйте ваших врагов…» Как верно! Ведь если бы не этот дурной отзыв (и несколько других, – об этом ниже), я бы не взялась за перо, чтобы представлять владимирским читателям прозу Солоухина позднего периода.

Не собиралась я писать эту книгу и потому, что негоже микролитератору, это я, – писать о выдающемся писателе России, имя которого прекрасно обойдется и без моих корявых строк. У каждого человека должно быть свое доброе имя, и нечего прилипать к именам великих…

Однако отклики на статью продолжали поступать, скапливались в моем сознании, и мне стало интересно задавать друзьям, знакомым и незнакомым людям 2002 года простой вопрос: «Кто такой Солоухин?» Что только не услышала. От земляков-то писателя! Вот они, эти мнения.

Первое. «Солоухин? – мой собеседник скривился. – Злой человек, я ему не верю».

Второе. «Солоухин? Прокоммунистический писатель, реакционный, – сказала москвичка, новая русская, – не переубеждайте меня, я сама слышала его выступление по телевидению».

Третье. «Солоухин – фашист. Кто же этого не знает?» – сказал тележурналист.

Четвертое. «Солоухин – атеист, – добавила педагог, – это же видно по его произведениям».

Пятое. «Солоухин – монархист. – Перстень-то с Николаем Вторым, помните»?

Шестое. «Прочитал, прочитал его „При свете дня“, встретил бы сейчас – пулю в лоб, из недобитых». На мой ответ: «Всех не перестреляешь», – была реплика: «Ну, почему же, целиться надо хорошо!»

Седьмое. «Солоухин? Это художник, что ли? Не слыхала, хоть и давно во Владимире живу».

Восьмое. «Солоухин? Первый раз слышу… С Камчатки во Владимир приехал…»

Девятое. «Солоухин? Знаю, писатель, к стыду своему, ничего не читала».

Десятое. «Солоухин? Читал “Владимирские проселки”, когда вышли, а больше ничего не читал».

Одиннадцатое. «Это Солоухин – московский писатель? Да он владимирский, в Алепино родился…»

Двенадцатое. «Это Солоухин – русский? Француз, грузин, киргиз найдут в нем больше, чем русские!»

Тринадцатое. «Солоухин – владимирский? Не сказал бы… Он в Москве всю жизнь прожил…»

Четырнадцатое. «Как вы-то сами, Люба, влипли в православие, ведь Бога-то нет! Да еще Солоухина-атеиста в статью притянули!»

Пятнадцатое. Не читал и не буду.

Шестнадцатое. Не читал и не буду.

Семнадцатое. Не читал и не буду.

Восемнадцатое. Не читал и не буду.

Девятнадцатое. Не читал и не буду.

Последние пять отзывов, назовем их узко-молодежными, как раз и подвигнули меня на написание этой книги. Солоухин неизвестен молодежи? Этого еще на Руси не хватало!

Двадцатое. «Как отношусь к Солоухину? Я так люблю его лирику», – моя знакомая, Инесса Владимировна, тут же начала цитировать стихотворение. И радостно было слушать это рябиновой осенью, освещающей город в 2002 году:

Мы порадовались вместе ее отличной памяти.

– Мне тоже запомнилось сразу, – продолжаю разговор, – «Имеющий в руках цветы плохого совершить не может…»

Добавляю собеседнице, что довелось полгода жить в Италии (там сын живет) и, когда возвращалась, едва самолет чиркнул об асфальт аэродрома Шереметьево, слезы, а в мыслях солоухинское: