Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва

Из допроса Льва Гумилева. 23 декабря 1949 года. Лефортово.

Следователь МГБ майор Бурдин . Вы верующий?

Гумилев . Я глубоко религиозный.

Следователь . Что это значит?

Гумилев . Верю в существование Бога, души и загробной жизни. Как человек религиозный, я посещал церковь, где молился.

Следователь . Вы занимались и религиозной пропагандой?

Гумилев . Не отрицаю, что беседы религиозного характера со своими близкими и знакомыми я вел. Имел место и такой факт, когда в 1948 году я по собственному желанию, в силу своих религиозных убеждений исполнял роль крестного отца при крещении одной своей знакомой – помощника библиотекаря Ленинградской библиотеки имени Салтыкова-Щедрина Гордон Марьяны Львовны. С этой самой Гордон, при моем содействии перекрещенной из иудейской веры в православную, я потом посещал церковь.

Следователь . Какой же вы советский ученый, вы – мракобес.

Гумилев . В известной мере это так.

Судя по воспоминаниям самой Марьяны Козыревой (в девичестве Гордон), Гумилев проявил при этом немалое рвение и упорство. В день крещения Марьяна, довольно легкомысленно относившаяся к этому важному делу, позабыла дома деньги и крестик. Тогда Гумилев велел подруге подождать его на улице, сам сходил к ней домой, взял всё необходимое, а потом уже до самой церкви шел с ней рядом и даже держал будущую крестницу за руку.

Еще до войны Гумилев убеждал креститься Эмму Герштейн. Крестником Гумилева стал его первый ученик, Гелиан Прохоров. Гумилев не повел его в церковь, как Марьяну Козыреву, но и не скрывал своей религиозности. То есть убеждал не словами, а личным примером. «Я все приглядывался к нему, чем он отличается от большинства людей и от меня тоже, — вспоминал Прохоров. — И потом понял, что верой. Верой, которая давала как бы добавочное измерение личности. Я плоский, а у него еще вертикальное есть. <���…> Я сам со временем попросил его быть моим крестным отцом и крестился сравнительно взрослым под его влиянием».

Повседневная жизнь советского ученого как будто не оставляла места для религии, но Гумилев и в ленинградской коммуналке соблюдал православные традиции, а свою комнату на Московском проспекте попросил освятить. По словам Натальи Викторовны, в храме Гумилев бывал редко, но обязательно приходил на великие церковные праздники. Часто он приезжал в Гатчину, где служил отец Василий (Бутыло), духовник Гумилева. А вот Ольга Новикова пишет, что Гумилев каждую неделю бывал в храме, где обязательно исповедовался и причащался. Журналистке Людмиле Стеклянниковой Гумилев рассказывал, будто в 1935 году всерьез думал стать священником, но его отговорили: «У нас много священников-мучеников, и нам нужны светские апологеты».

Из воспоминаний отца Василия: «Ему очень нравились мои проповеди, на отпеваниях он внимательно слушал Евангелие, да еще и рукой иногда махнет, как будто подчеркнет: "Вот какая, мол, истина! Вот какая правда! Вот как Спаситель говорил!" Он очень был верующий…»

Отцу Василию как будто вторит другой священник, а в конце пятидесятых – в шестидесятые просто друг Гумилева, Михаил Ардов: «В нем я встретил первого в нашем интеллигентском кругу сознательного христианина. Я помню, как поразила меня его короткая фраза о Господе Иисусе. Он вдруг сказал мне просто и весомо:

— Но мы-то с вами з н а е м (выделено Ардовым. – С.Б.), что Он воскрес».

Михаил Ардов принял православие в 1964-м и еще больше сдружился с Гумилевым как с одним из немногих верующих интеллигентов. Но со временем Ардов пришел к неожиданному заключению: взгляды Льва Гумилева «вовсе не православны». Это странное свойство Гумилева Ардов посчитал наследственным и вспомнил статью Ходасевича о Николае Гумилеве: «Гумилев не забывал креститься на все церкви, но я редко видел людей, до такой степени не подозревающих о том, что такое религия».

С Михаилом Ардовым трудно не согласиться. Более того, я не уверен в том, что Льва Гумилева вообще можно считать христианином.

Гумилева более всего интересовал вопрос о добре и зле, а христианство, в том числе и христианство православное, этот вопрос решает непоследовательно. Дьявол – всего лишь падший ангел, который творит зло, а Бог, всемогущий и всеведущий, это зло до поры до времени попускает. Гумилев такой взгляд с негодованием отвергает, ведь Бог при такой трактовке оказывается соучастником дьявола, а значит – несет ответственность за все злодеяния, что совершаются на свете. Гумилев предпочел отказаться от веры во всемогущество и всеведение Бога, чем переложить на него ответственность за преступления и грехи. В этом и заключается его светская апологетика, а точнее – теодицея: «…если бы Он был вездесущ, то Он был бы и во зле, и в грехе, а этого нет. 6. Это так, потому что Он милостив, ибо если бы Он был всемогущ и не исправил бы зла мира сего, то это было бы не сострадание, а лицемерие».

Это цитата из так называемого «Апокрифа». Гумилев пишет, что он будто бы нашел в 1949 году в Государственном музее этнографии древний текст, написанный уйгурским алфавитом на неизвестном языке, а к тексту прилагался русский перевод, сделанный, судя по орфографии, еще до революции. Гумилев добросовестно переписал перевод, который остался единственным следом этого текста, потому что оригинал пропал. По крайней мере он, Гумилев, вернувшись в Ленинград в 1956 году, не обнаружил этого сочинения ни в Этнографическом музее, ни в Государственном Эрмитаже. Гумилев приписал авторство неизвестному средневековому «турфанскому вольнодумцу» и все-таки опубликовал перевод, потому что счел мысли автора оригинальными и логичными.

Разумеется, дело шито белыми нитками, а Гумилев лишь слегка прикрывает собственное авторство флером мистификации. Судя по рассказу Гумилева, перевод был один, в то время как «Апокриф» Льва Гумилева существует в двух редакциях: краткой, но с комментарием (включен в книгу «Древняя Русь и Великая степь»), и пространной, но без комментария. Пространную редакцию издали в сборнике «Этносфера: история людей и история природы» уже после смерти Гумилева.

«Апокриф» – мистификация, но мистификация, рассчитанная на быстрое и легкое разоблачение. Наталья Викторовна прямо назвала «Апокриф» сочинением своего мужа, но и без этого признания ясно, что Гумилев просто выразил в «Апокрифе» свои мысли четко, кратко и не языком ученого, а скорее языком вероучителя.

Комментарий, сочиненный к "Апокрифу", тем более выдает истинное происхождение этого «турфанского вольнодумца». Чего стоит только цитата: «Небытие облекает частицы Света (фотоны) и влияет на свободную волю людей через ложь, через необратимость времени и через разрывы в пространстве». Согласитесь, такая лексика нехарактерна для дореволюционной России, где будто бы был сделан перевод, я уж молчу о средневековом Турфане.