Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва

«Они стоят здесь, под башней и в башне, на всех двадцати ее этажах, в танках, возле чадных костерков, возле ограды. Небритые, немытые, оплеванные. Через годы здесь, под башней телецентра, эти сто шестьдесят десантников, ошельмованных, оплеванных, изгнанных и из армии, но все равно оставшихся здесь охранять башню, должны стоять в бронзе».

Невзоров рассказывал, будто бы сам Гумилев позвонил ему в редакцию: «Я тоже наш, — сказал он изуродованным инсультом голосом. <���…> Приходите, мы вас накормим варениками».

Так ли это на самом деле, я не знаю. Но помню, в одной из невзоровских телепрограмм репортер прямо спросил Гумилева: «Вы наш?» Тот ответил: «Ну конечно, наш. Литовцы для меня в общемто чужие». Первую часть фразы воспроизвожу по памяти, вторую процитировала М.И.Чемерисская в одной из первых статей, посвященных научному наследию Гумилева. Я мог допустить неточность, но убежден, что смысла не исказил.

До сих пор друзья Льва Николаевича его оправдывают, как будто он совершил нечто дурное. Между тем Гумилев вел себя достойно и честно. В январе 1991-го своя правда была у литовцев и латышей, боровшихся за независимость, своя у Болеслава Макутыновича, командира вильнюсского ОМОНа, и Чеслава Млынека, командира рижского ОМОНа. Они остались верны присяге.

Гумилев порвал с интеллигентской традицией, заложенной еще Герценом: сочувствовать не своим, а тем, кто прав. Правыми тогда считали литовцев, а Невзоров всегда любил бороться с самым сильным противником. Вот и здесь он решил бросить перчатку обществу. Но ведь нельзя сказать, что Гумилев пошел у Невзорова на поводу. Деление на «наших» и «не наших» – фундаментально, и пассионарная теория Гумилева невозможна без этого деления.

Но тогда, в 1991-м, поступок Гумилева не понял даже единокровный брат. Орест и полгода спустя попрекал Льва Гумилева.

Из письма Ореста Высотского Льву Гумилеву от 24 августа 1991 года: «Как же случилась с тобой метаморфоза? Неужели толпы стукачей, которыми ты, по твоим же словам, был постоянно окружен, так изменили твои убеждения? Как ты мог генерала Макашова принять за генерала Корнилова, пуговский ОМОН – за доблестных юнкеров?»

Невзорова в доме Гумилевых принимали, одно время Лев Николаевич даже повесил у себя в прихожей календарь с Невзоровым, скачущим на коне. Невзорова он называл «типичным пассионарием» и был совершенно прав. Но потом, кажется, разочаровался в нем.

Думаю, что Гумилев был для Невзорова только необходимым элементом в грандиозной картине, которую он создавал своими программами «600 секунд». Сам Невзоров считает иначе: «…для меня это был просто такой вот друг, очень изувеченный инсультом старичок с вечно незаправленной рубашкой».

Сейчас Невзоров с гордостью говорит, что учился военному делу у Александра Лебедя и Льва Рохлина, а истории – у Льва Гумилева. По словам Невзорова, Гумилев с ним «занимался» и дарил свои книги с дарственными надписями. Если Невзоров и Гумилев впервые встретились зимой 1991-го, то их занятия могли продолжаться чуть больше года. Хотя вряд ли они так уж часто встречались: Невзоров был занят новыми съемками, а Гумилев тяжело болел.

Исторические взгляды Невзорова бесконечно далеки от гумилевских. Невзоров верит в прогресс и считает, будто Россия отстала от Запада на семьсот лет. Между тем в теории Гумилева нет места для «религии прогресса».

В конце жизни Гумилеву снова пришлось менять квартиру. Еще в апреле 1988-го соседи Гумилева переехали в новый дом, а Лев Николаевич с Натальей Викторовной остались хозяевами всей двухкомнатной. Они даже начали делать ремонт, но Гумилеву было жалко времени, поэтому с ремонтом не спешили. Как выяснилось, не зря. Как раз под домом на Большой Московской строили станцию метро «Достоевская», прокладывали переход с «Достоевской» на «Владимирскую». В результате дом начал оседать, жить в нем стало опасно, и в конце 1989-го городские власти стали расселять жильцов. Квартиры давали на окраинах, в далеких спальных районах. Получили свой ордер и Гумилевы – они должны были уехать на озеро Долгое. Но Гумилев ехать отказался, ведь такой переезд стал бы настоящей ссылкой. Метро «Комендантский проспект» тогда еще не построили, автомобиля у Льва Николаевича не было. Спальный район – это, в сущности, другой город, совсем не похожий на тот старый Петроград-Ленинград, куда его возил отец, где Левушка гулял в двадцатые с Павлом Лукницким, куда переселился в 1929-м. «Дорогие берега Фонтанки» навсегда ушли бы из его жизни, а остаток дней он вынужден был бы коротать среди безликих многоэтажек. Гумилев подарил свой ордер соседям, а сам остался в аварийном доме.

И все-таки переехать пришлось. По словам М.Г.Козыревой, помог с переездом Михаил Александрович Дудин, старый знакомый Ахматовой, советский поэт-фронтовик и большой начальник. Дудин был человеком очень энергичным, несомненно, пассионарным. Его усилиями в Ленинграде появился музей защитников Ханко и Зеленый пояс славы – от Ладоги до Ленинграда. Он и выхлопотал для Гумилева новую отдельную квартиру в центре города – в самом начале Коломенской улицы, на перекрестке с Кузнечным переулком. От старой квартиры Гумилева – минут семь или десять пешком.

Я не стану описывать эту небольшую двухкомнатную квартиру. Петербуржцы знают последний адрес Гумилева. Теперь на улице Коломенской, 1 находится Мемориальный музей-квартира. А все остальные могут легко найти в интернете фотографии рабочего кабинета Гумилева. Трудно разыскать только фотографии кухни с довольно приличной для начала девяностых газовой плитой, до сих пор работающим холодильником, хорошим японским телевизором и очень скромным зеленым кухонным гарнитуром. Спальня же не сохранилась, зато на вешалке висят его пальто и шляпа, а посетители музея, случается, оставляют свои шубы и куртки рядом, на соседних крючках.

По словам Людмилы Стеклянниковой, Гумилев переезд на новую, самую комфортабельную в его жизни квартиру «воспринимал без радости». Вскоре после переезда у Гумилева случился инсульт, он был частично парализован. Гумилев начал поправляться, даже шутил: «Меняю инсульт на два инфаркта», — но здоровье к нему так и не вернулось.

Гумилев как-то спросил Ольгу Новикову: «Вот всё думаю, почему после инсульта выжил? <���…> Зачем меня Господь оставил еще жить, что я еще не сделал?» После 1956 года жизнь Гумилева была совершенно подчинена его призванию. В 1987-начале 1988-го, когда не вышли еще «Этногенез», «Древняя Русь» и «География этноса в исторический период», он не хотел умирать и был уверен, что не умрет, пока не окончит работу.

Из интервью Льва Гумилева «Альманаху библиофила»: «У меня много написано про монголов, но я не даю в печать. Чтобы не умереть. Пока в столе лежит незаконченная рукопись, требующая работы, она спасает меня от смерти».