Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва

Спасибо профессору за честность, но уровень американского науковедения просто изумляет.

Правда, в 1988-м некто Джамиль Браунсон защитил в канадском университете Саймона Фрезера диссертацию « Landscape and ethnos: An assessment of L.N.Gumilev's theory of historical geography ». Сейчас о Гумилеве довольно толково пишет Марлен Ларюэль, но даже ей Гумилев интересен не как историк-теоретик, а как представитель «правого дискурса» в России.

В.В.Гудаков защитил во Франции диссертацию, используя идеи Гумилева, но при обсуждении диссертации именно эти идеи, по словам Гудакова, «вызвали острейшую дискуссию методологического характера, связанную с особенностями французской историографии и ментальности».

Разницу между восприятием Гумилева в России и на Западе особенно хорошо показал философ Григорий Померанц еще в 1990 году.

Из статьи Григория Померанца в журнале «Общественные науки:

«…Я попытался оценить его (Льва Гумилева. – С.Б.) теорию и включил критику ее в статью. <���…> Когда статья была напечатана, я послал оттиск покойному ныне г-ну Кейюа, в журнал "Диожен". Г-н Кейюа ответил, что статья подходит, но надо опустить критику теории этносов: она неинтересна западному читателю».

Наконец, Гумилев после «Зигзага истории» получил репутацию антисемита. От людей с такой репутацией на Западе после 1945 года просто шарахаются. Взгляды Гумилева были одиозны, а в обществе победившего конформизма одиозных авторов подвергали негласному бойкоту. В СССР человек, писавший о запретном, был героем. Во Франции, Великобритании, Канаде – отщепенцем.

Гумилев станет интересен западным ученым только тогда, когда изменится до неузнаваемости сам западный мир.

В книгах друзей Гумилева и в статьях его врагов я часто встречал словосочетание «учение Льва Гумилева». Быть сторонником Гумилева – значит не только признавать теорию этногенеза, но и верить в «симбиоз с Ордой», в победу потомков крещеных татар на Куликовом поле, во все ошибки и несообразности, которых немало у Льва Николаевича. Разумеется, на такое способны лишь люди, навсегда плененные Гумилевым, попавшие под власть его чар. Когда-то таких людей было очень много, теперь их всё меньше. Когда-то и я был таким, но чары закончились. Теперь я вижу, что пассионарная теория этногенеза – это одно, палеогеография – другое, востоковедение – тертье, евразийство – четвертое.

Единого «учения Гумилева», на мой взгляд, нет. Есть научное наследие русского историка Льва Гумилева. Наследие очень богатое: сочинения по востоковедению, палеогеографии, этнологии, всемирной истории, истории России. Одни устарели еще при жизни автора, другие же бессмертны. Позволю себе одну историческую аналогию.

Из книги Александра Герцена «Былое и думы»: «Гегель во время своего профессорства в Берлине, долею от старости, а вдвое от довольства местом и почетом, намеренно взвинтил свою философию над земным уровнем и держался в среде, где все современные интересы и страсти становятся довольно безразличны, как здания и села с воздушного шара. <���…> Настоящий Гегель был тот скромный профессор в Иене, друг Гельдерлина, который спас под полой свою "Феноменологию", когда Наполеон входил в город; тогда… он не читал своих лекций о философии религии, а писал гениальные вещи, вроде статьи "о палаче и о смертной казни", напечатанной в Розенкранцевой биографии».

Однажды, уже в конце жизни, Гумилев, возвращаясь с прогулки, сообщил Ольге Новиковой: «Оленька! Я – спасу Россию!» Вероятно, это была шутка. Хотя в тот же час Лев Николаевич стал рассказывать своей ученице о евразийце Николае Трубецком – Гумилев как раз писал о нем статью для журнала «Наше наследие». Это была одна из последних научных работ в его жизни. Друзья и поклонники Гумилева обычно воспринимают слова о спасении России как еще один аргумент в пользу евразийства.

Прошли годы. Теперь в евразийство верят главным образом романтики и политики. Иногда те и другие даже встречаются друг с другом, например, в московском центре Льва Гумилева, где проходят круглые столы и фуршеты, концерты и вечера, посвященные евразийству. Люди в смокингах и фраках поднимают тосты в честь Гумилева и евразийства. Только вот какое отношение эти гумилевцы-евразийцы имеют к теории этногенеза, что они вообще знают об идеях Гумилева, о его научных взглядах? На сайте этого центра есть вкладка «Сакральная география». Открыв ее, легко убедиться, как далеки воззрения Павла Зарифуллина, директора центра, от пассионарной теории этногенеза.

Меня часто спрашивали, о ком я пишу книгу. Я отвечал: «О Гумилеве». О, как интересно, а за что его все-таки расстреляли? Или: «А почему он бросил Ахматову?» Или «Да, я тоже очень люблю его стихи». Все мои собеседники – человек пятнадцать, — услышав фамилию «Гумилев», тут же вспоминали Николая Гумилева. В начале девяностых такого нельзя было и представить. Николая Гумилева охотно читали, но слава Гумилева-сына затмевала славу Гумилева-отца.

В наши дни слава Льва Гумилева стала меньше, успех – тише. Он вышел из интеллектуальной моды. Ему все чаще припоминают ошибки, а евразийские фантазии о благотворном влиянии татаро-монгольского ига вызывают раздражение. Чем больше в России мигрантов из Средней Азии, тем меньше веры в спасительное для России братство с народами Великой степи. А потому оставим евразийцам упоительные фантазии. Пусть утешаются. В эпоху нового переселения народов актуальны совсем другие идеи Гумилева.

Будущее России и Европы, наша судьбы и судьба наших детей зависят от национальной политики. Не ждет ли нас судьба Китая времен варварских царств? Или Римской империи? Вот здесь и можно вспомнить слова о спасении России.

Критики называют теорию Гумилева мрачной, но станем ли мы ругать врача, который просто ставит больному диагноз? Лучше знать горькую правду, чем утешать себя сказками и побасенками про дружбу народов и свет просвещения, который должен рассеять мрак невежества и ксенофобии.

Впрочем, я все-таки не согласен с критиками Гумилева. Его взгляд на мир вовсе не мрачен. Да, межнациональные конфликты неизбежны. Да, народы не вечны. Зато вечно этническое разнообразие.

Нет ничего печальнее и примитивнее, чем скучный мир глобализации. Вроде Бориса Друбецкого, каким его увидела Наташа Ростова: «Серый и узкий, как часы в столовой».

Скука глобализации, растворение народов в едином человечестве – всё это не только пошло, но и совершенно нереалистично. Мир, разделенный на этносы и цивилизации, жесток, зато это сложный, многоцветный, живой мир, полный творчества и жизни.

Из беседы Льва Гумилева с Айдером Куркчи: «Когда я умру, не говорите, что я был милым и ворчливым стариком, знающим всё про всё. Вранье. Я только узнал, что люди разные, и хотел рассказать, почему между народами были и будут кровавые скандалы. Должен сказать серьезно: предмет моей науки довольно строг, хотя и не общепринят; предмет мой – разнообразие».