Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва

Между тем эйфория длится недолго. Очень скоро Гумилев возвращается к прежним надеждам создать семью. Уже в одном из первых писем сожалеет, что они с Птицей не поженились, тогда она могла бы его навестить в лагере. Плохо же он знал Наталью Васильевну, а может быть, настолько идеализировал? Еще больше печалит Гумилева, что у них с Натальей не было детей.

Понимая, что родительские чувства ему вряд ли посчастливится испытать, Гумилев в письмах с нежностью называет Марьяну «доченькой». Скорее всего по этой причине, а не потому, что в 1948-м стал ее крестным отцом. Когда в начале 1956 года возобновилась переписка с братом, Орестом Высотским, Гумилев искренне и бурно радуется появлению новых родственников. Из писем Льва Гумилева Оресту Высотскому: «Еще раз благодарю тебя за портреты моих племянников и прошу написать об них подробнее. У меня инстинкт отцовства без применения и, видимо, перейдет на инстинкт дядьства. У Коли я обнаружил сходство с тобой, а Лара очаровала всю зону» (17 апреля 1956 года).

«…Ты отец хреновый: ничего не пишешь о моих племяннике и племяннице. Мне приходится удовлетворяться физиогномикой. Коля показался мне развитым выше возраста (так ли?) и умным (ну, это, надеюсь, так!). <���…> Лара очаровательна; уже кокетничает, и ловко. Я в нее уже влюблен; вот ее первая победа» (3 апреля 1956).

Гумилев возвращается к начавшемуся еще на воле спору, пытается показать Наталье преимущества традиционного брака: «Я по зрелом размышлении стал уважать Домострой» (14 января 1955).

Идеал Домостроя возник у Гумилева не в 1955-м и даже не в 1947-м, когда он встретил женщину, которую сразу решил назвать женой. Он складывался постепенно, с детства, и память хранила его, как хранят на дне сундуков дорогие, но до поры до времени не нужные вещи. С детства перед ним был пример семейной жизни родителей.

Из записных книжек Анны Ахматовой: «Скоро после рождения Левы мы <���с Н.С.Гумилевым> молча дали друг другу полную свободу и перестали интересоваться интимной стороной жизни друг друга».

Маленький Лева тяжело переживал разлад между родителями. В зрелые годы Лев Николаевич объяснял не только семейные беды, но и, шире, духовный кризис русской художественной интеллигенции разрывом с патриархальной традицией: «Серебряный век и был намеренно атеистичен, то есть жил без заветов отцов. <���…> Серебряный век оболгали и им восхитились по неведению. Это ведь была жизнь – мука…»

Ту же свободу в интимных отношениях предлагала Варбанец, а Гумилев категорически отвергал: «…то, что ты считаешь нормой, — ад» (27 октября 1955), «половины или 1/3 тебя я не хочу. Пусть лучше тогда ничего не будет» (6 марта 1955).

Идеалом для Гумилева всегда была семейная жизнь его деда Степана Яковлевича и бабушки Анны Ивановны. Он не застал слепневской идиллии, но хорошо представлял ее по рассказам. Е.Б.Чернова, внучатая племянница А.И.Гумилевой, вспоминала, как удивилась та ее желанию после гимназии продолжать образование: «Зачем, будь как все барышни».

Гумилев считал разумным традиционное распределение ролей в семье. Муж служит, обеспечивает семью, как его дед. Жена – хозяйка дома, как его бабушка. По этому образу он хотел бы построить и свою семью: «…хочу, чтобы ты меньше работала, а лучше совсем не работала. Тебе надлежит шить или рисовать… и читать романы» (25 февраля 1955 года). Конечно, он вынужден был сделать поправку на XX век и характер Натальи: «…без библиотеки не обойтись… <���…> Надо работать на полставки, а остальное время быть дома и командовать домработницей» (12 декабря 1955).

Варбанец называла все это «лагерным больным мечтательством». Так ли это? Птица-домохозяйка – конечно, фантазия, приятный Гумилеву мираж. Но его обещания обеспечить жену вовсе не были беспочвенными мечтами.

Из писем Льва Гумилева Наталье Варбанец:

«Я нужен Академии наук» (8 октября 1955).

«…После защиты можно претендовать на квартиру. "Восток" сейчас потребен» (12 декабря 1955).

Гумилев знал, что власть хорошо оплачивает труд лояльной ей научной элиты.

Из дневника К.И.Чуковского: «У Евг. В.Тарле в его огромной ленинградской квартире. Лабиринты. Много прислуги – вид на Петропавловскую крепость, много книг. Три рабочих кабинета. Пишет историю нашествий. Пригласил меня обедать, прислал за мной машину…»

Гумилев не бывал в квартире Тарле, но не раз приходил к академику В.В.Струве.

Льву Николаевичу нужна определенность, ему хочется приблизить будущее хотя бы в мечтах: «…меня дожидается невеста, к которой я приду домой, и вещи положу, и сам сяду…»

Но Гумилев явно торопит события, чем вызывает сопротивление Варбанец: «Опять лягнула брачную проблему».

Наталья Васильевна, возможно, уже пожалела, что возобновила переписку. Она совершенно определенно отказывается что либо обещать, а жить предлагает на разных квартирах. Но все ее объяснения и уверения «как горох об стену», с раздражением замечает она в дневнике. В своем отношении к традиционному браку Варбанец, безусловно, была еретичкой, и Гумилев напрасно пытался обратить ее в свою веру.

Сохранилось два письма Н.В.Варбанец Л.Н.Гумилеву. Фрагменты других можно реконструировать по письмам Льва Николаевича. Тон писем Варбанец снисходительный, покровительственный. Она позволяет себя любить, а за собой оставляет право поучать, причем свысока. В ее письмах очень много обидных для Гумилева слов.

Из письма Натальи Варбанец Льву Гумилеву от 29 сентября 1955 года:

«О ишак! Это ты, Люль… <���…> Стоит тебе заболеть, и ты неизменно обижен и дуешься на маму, на меня… <���…> Я просто деру твои длинные уши… <���…>…В настоящее время мое дело забавлять тебя письмами и прочищать мозги».

Из письма от 2 мая 1956 года: «Львы… заслуживают шлепки по тощим задам».

Особенно задело Гумилева слово «измимозился».

Письма Натальи Варбанец оставляют чувство неприятного недоумения. Любовь к изящным искусствам может уживаться с бессердечием, нравственной глухотой. Такое случается. Но Вар банец даже чувство слова изменяет. Писать больному человеку в лагерь «измимозился», «дуешься», «ишак» – нравственный садизм. Она не понимала этого или сознательно подбирала слова побольней? А может быть, нет здесь загадки и нет противоречия. Случай Натальи Варбанец, если судить по ее дневнику, это случай Дориана Грея. Неизящная, некрасивая оболочка вызывала у Варбанец, как у героя Оскара Уайльда, неприязнь, отвращение. По этой причине она не разглядела в лучшем друге Гумилева, неуклюжем, провинциальном Васе Абросове чистую душу и природный талант ученого. Несколько раз в письмах Гумилев просит Птицу не быть грубой с Васей, когда тот приедет «в Город». Значит, она раньше уже бывала грубой с Васей?