Андре Моруа - Жорж Санд

Итоги подведены, страсти улеглись, и Жорж счастлива: «Буду ли я плакать на развалинах Пальмиры? Нет, это пройдет, как говорит Ламбер. Беда моих современников в том, что они хотели бы возвратиться в прошлое. Ничто не возвращается; все проходит; все мы, как вода, журчим и струимся, но если нам удалось отразить прекрасные вещи, которые мы любили, которые воспели, — не пора ли перестать журчать и струиться? Продолжать — скучно, начать снова — страшно. Человек старится в одиночку, печальный или сосредоточенный, но спокойный, все более спокойный!..» Она чувствует себя превосходно, она загорела на солнце, ее кожа приобрела кирпичный оттенок; она еще способна ходить целый день и, вернувшись, выкупаться в ледяном Эндре.

Жорж Санд — Жозефу Дессо, 5 июля 1863 года: У меня шестьдесят четвертая весна. Я не ощущаю тяжести лет. Я хожу, как и раньше, работаю, как и раньше, сплю так же хорошо. Мои глаза утомлены, но я ношу очки с давних пор, и вопрос лишь в номере, вот и все. Когда я не смогу работать, надеюсь, я потеряю и желание работать. И потом все почему-то боятся приближающейся старости, как будто уверены, что доживут до нее. Никто не думает о том, что с крыши может упасть черепица. Самое лучшее быть всегда к ней готовым и наслаждаться старостью так, как мы не умели наслаждаться молодостью. В двадцать лет теряют столько времени и так расточают жизнь! На склоне лет дни считаются вдвойне: вот наше утешение…

Идут годы, и постепенно старшее поколение уходит от нас. В 1869 году умер Сент-Бёв — первый духовный пастырь Жорж Санд. К концу своей жизни он вызывал отвращение у Флобера восхвалением Наполеона III: «Это при мне-то! Расхваливать Баденге! А ведь мы были одни!»

Гюстав Флобер — Жорж Санд, 14 октября 1869 года: Мы увидимся в субботу на похоронах бедняги Сент-Бёва. Наша маленькая ватага все уменьшается! Потерпевшие кораблекрушение исчезают с плота Медузы…

29 июня 1870 года: Нас было семеро, когда мы начали обедать у Маньи, теперь осталось трое: я, Тео и Эдмон де Гонкур! Ушли один за другим в течение восемнадцати месяцев: Гаварни, Буйе, Сент-Бёв, Жюль де Гонкур, и это еще не все!..

Казимир был еще жив. Его жена продолжала издали наблюдать за ним и предостерегать Соланж и Мориса против опасности завещания в пользу внебрачной дочери, что лишало их Гильери. Побуждаемые ею, они начали процесс со своим отцом по поводу истолкования завещания баронессы Дюдеван. Жорж Санд вела все переговоры «со страстью матери, тонкостью женщины и ловкостью юриста». Этот судебный процесс огорчал Казимира, лишая его сна и здоровья. У него никогда не было сил бороться против Авроры. От него потребовали продажи Гильери. От продажи он оставил себе 149 тысяч франков; Морис и Соланж разделили остаток (130 тысяч франков). Казимир удалился в деревню Барбаст, в шести километрах от Гильери, где и умер 8 марта 1871 года. Горести привели его к слабоумию, омрачили его рассудок, и в мае 1869 года он отправил императору странное письмо, в котором «барон Дюдеван, бывший офицер Первой империи», просил крест Почетного легиона:

Я подумал, что наступил час, когда я могу обратиться к сердцу Вашего Величества, чтобы получить почетное вознаграждение, думаю, заслуженное. На склоне моих дней я претендую на крест Почетного легиона. Это высшая милость, которой я добиваюсь от Вашей императорской щедрости.

Прося об этой награде, я опираюсь не только на мои заслуги с 1815 года перед страной и законной властью — заслуги, быть может, скромные и незначительные, — но еще и на выдающиеся услуги, оказанные моим отцом с 1792 года до возвращения с острова Эльба. Более того, я осмеливаюсь сослаться на домашние несчастья, которые принадлежат истории. Женившись на Люсиль Дюпен, известной в литературном мире под именем Жорж Санд, я жестоко пострадал в моей привязанности супруга и отца, и я убежден, что заслужил сочувствие всех тех, которые наблюдали мрачные события, отметившие этот период моего существования…

Наполеон III не считал, что брачные невзгоды, будь они даже исторические, заслуживают креста, но он счел письмо пикантным и, очевидно, показывал его, так как в 1870 году после его отречения от престола оно было найдено на письменном столе.

Жорж в голову не приходило жалеть Казимира. После стольких жизненных трудностей она наслаждалась могучей, уважаемой, победоносной старостью. Жизнь Санд воскрешала в памяти друзей картину старости одной из прежних ее безумных героинь — Метеллы: «Ею восхищались и в том возрасте, когда любовь уже не своевременна; и в почтительности, с какой ее в кругу прелестных детей Сары приветствовали, чувствовалось волнение, возникающее в душе при виде неба, чистого, гармоничного и безмятежного, только что покинутого солнцем». Однажды она вновь открыла свой альбом с романтическим названием «Sketches and Hints» [72] Наброски и намеки (англ.). , в котором во времена Мюссе, а потом и Мишеля она запечатлела свои пылкие чувства. Ее удивило и не понравилось ей то существо, которым она была когда-то.

Сентябрь 1868 года: Я случайно перечитала все это. Я была влюблена в эту книгу, я хотела в ней написать прекрасные вещи. А писала одни глупости. Сейчас мне все это кажется высокопарным. Но тогда я верила в свое чистосердечие… Я вообразила, что пришла к окончательному выводу о себе самой. Разве можно прийти к этому выводу? Разве можно знать самого себя? Разве когда-нибудь можно быть кем-то? Я этого больше не знаю. Мне кажется, что меняешься со дня на день и через какое-то число лет становишься новым существом. Сколько я ни разглядываю себя, никак не нахожу следов той, какой была: озабоченной, неспокойной, недовольной собой, раздраженной другими. Конечно, у меня была несбыточная мечта о величии. Это была мода времени, все хотели быть великими и, не достигнув этого, приходили в отчаяние. Мне пришлось достаточно потрудиться, чтобы остаться доброй и искренней. Но вот я очень стара и благополучно переживаю мой шестьдесят пятый год. По странной прихоти судьбы я гораздо лучше себя чувствую, я более сильна и более проворна, чем в молодости; я хожу больше, работаю по ночам лучше; легко просыпаюсь после великолепного сна… Я совершенно спокойна, моя старость так же целомудренна своим рассудком, как и своими делами, ни малейшего сожаления о молодости, никакого стремления к славе, никакого желания денег, разве только чтобы оставить немного моим детям и внукам. Никакого недовольства друзьями. Я сожалею только о том, что человечество живет плохо, общество повернулось спиной к прогрессу, но кто знает, что скрывает эта вялость? Какое пробуждение таится в этом оцепенении?.

Буду ли я долго жить? Эта удивительная старость, которая наступила для меня без болезней и без изнеможения, что она: знак долгой жизни? Умру ли я сразу? Да нужно ли это знать, если каждый час можно погибнуть от несчастного случая? Смогу ли я еще приносить пользу? Вот о чем нужно себя спрашивать. Думаю, что да. Я чувствую, что могу быть полезной более лично, более непосредственно, чем когда-либо. Я достигла, не знаю как, большего благоразумия. Я могла бы воспитать детей гораздо лучше, чем прежде. Как всегда, я верующая, бесконечно верующая в бога. Вечная жизнь. Зло, когда-нибудь побежденное знаниями. Наука, озаренная любовью. Но символы, образы, культы, боги человечества? Прощайте! Я уже прошла через все это… Ошибаются, думая, что в старости все идет на убыль. Наоборот, идешь в гору, и огромными шагами. Работаешь так же быстро умственно, как ребенок — физически. Это не значит, что мы как бы отдаляем срок нашей смерти; нет, мы просто смотрим на него как на конечную цель, не боясь его…