Андре Моруа - Жорж Санд

Жорж Санд — Алексису Дютею, 30 сентября 1837 года: Дюдеван, став тихим и вежливым, приводит Соланж за руку к порогу своего королевского жилья, предварительно предложив мне войти туда, я мило отказываюсь. Соланж была передана в мои руки, как принцесса на границе двух государств. Мы, барон и я, обменялись несколькими любезными словами. Он мне пригрозил забрать своего сына через судебные власти, и мы расстались, очарованные друг другом…

После чего, находясь недалеко от Пиренеев, ей пришло в голову совершить второе сентиментальное паломничество. Мальфиль уже унаследовал эмоции Франшара. На этот раз его приобщили к воспоминаниям, навеянным цирком Марборе. И наконец, успокоившись, семья в полном составе добралась до Берри, и каждый член семьи провел там конец зимы, занимаясь своим делом.

Жорж Санд — Мари д’Агу, март 1838 года: Я не могу сообщить вам ничего интересного о жизни в Ноане. Живем мирно и трудимся. Я нагромождаю романы на новеллы и Бюлоза на Боннера; Мальфиль нагромождает драмы на романы, Пелиона на Оссу [39] Миф. Пелион, гора в Фессалии, рядом с горой Осса. Когда гиганты, взбунтовавшись против Зевса, захотели взобраться на небо, чтобы напасть на богов, они нагромождали гору Пелион на гору Осса. ; Морис — карикатуры на карикатуры; а Соланж — лучшие кусочки цыпленка на фальшивые ноты. Вот какую героическую и фантастическую жизнь ведут в Ноане.

Доктор Пиффёль читает себе нотацию:

Ну-ка, перебери в памяти то, что произошло за эти три последних месяца, в которые ты не причисляешь себя к живым. Ты хоть вспоминаешь об этом? А ты не забыл уже прошлое? Твоя мать умерла, сын спасен, дочь похищена и возвращена, и так далее и прочее! Ты снова был во Франшаре, а с кем? Ты снова увидел Марборе, а с кем? Ты вернулся сюда, что ты здесь будешь делать, какая судьба тебя ждет здесь, кого ты полюбишь? Что заставит тебя страдать? Кого ты возненавидишь в следующем месяце, или в следующем году, или завтра? У тебя прекрасная душа, мой великий Пиффёль! Ты мог бы пить кровь своих детей из черепа своего лучшего друга, и у тебя даже не заболел бы живот.

А Феллоу тем временем путешествовали по Италии, но были не счастливее Санд. «Приближается буря, — писал Лист, — нервы мои напряжены… Образы опустошенности, глубокого разочарования реют над всей моей судьбой… Меня мучает лишь одна мысль, одно угрызение совести: я должен был сделать ее счастливой. Я мог это сделать, но смогу ли сейчас?» Страдание делает человека несправедливым: записка Мальфиля, вложенная в письмо Санд, вывела из себя Мари; она сочла записку невежливой и развязной. На самом же деле она сердилась на своего прежнего протеже за то, что он перешел к ее подруге. Она пожаловалась Жорж, та отозвалась очень резко.

Жорж Санд — Францу Листу: Да, кстати, о Мальфиле! Я хотела бы знать, почему Мирабелла делает меня ответственной за глупости, которые он ей пишет. Как будто я обязана читать письма Мальфиля, понимать их, комментировать, исправлять или одобрять! Слава богу, никто не может меня заставить снабжать умом тех, кому его недостает… Мальфиль написал письмо Принцессе, письмо глупое, и это меня совсем не удивляет. Считая, что Принцесса давно привыкла к письмам Мальфиля, и совсем не желая брать на себя за них ответственность, я положила вышеупомянутое письмо упомянутого Мальфиля в одно из своих писем к Принцессе. Я не читаю их, черт побери! Я и без того должна прочитывать много глупых писем каждый день! И если это письмо Мальфиля глупее, чем остальные его письма, то, по-моему, меня должны поблагодарить за то, что я вложила его в свое письмо и Принцесса сберегла тридцать су, причитавшиеся за столь глупое письмо. Теперь я спрашиваю, какого черта жаловаться, если Мальфиль имеет право писать? Зная Мальфиля и его стиль, нужно быть готовым ко всему! Черт побери, мне только этого недостает — учить Мальфиля эпистолярному стилю! Что касается меня, то, поверьте, я всегда буду находить его письма восхитительными, так как надеюсь не прочесть ни одного. Я его люблю всей душой. Он может попросить у меня половину моей крови, но только пусть не просит читать ни одного письма…

Мари д’Агу — Жорж Санд, 9 ноября 1837 года: Меня позабавило то, что вы сказали о Мальфиле. Вы странные люди, поэты… Вы помните наши ссоры из-за Мальфиля? Как он был некрасив, глуп, дурен, тщеславен, невыносим! Казалось, вас воодушевляет ярость, вроде той, которую Гомер вселил в сердца Юноны и Венеры, и я была вынуждена сказать вам mezza voce [40] Вполголоса (итал.) , что, по-моему, надо уметь мирно уживаться с мелким тщеславием окружающих, в противном случае рискуешь жить в одиночестве… Сколько исчезнувшего энтузиазма, сколько падающих звезд в вашем небе! Не дойдет ли очередь до бедной Мирабеллы?

Очередь Мирабеллы была близка. Она никогда не была persona gratissima [41] Приятнейшая особа (итал.). в Ноане. Теперь же Жорж и Мальфиль дружно вынесли ей суровый приговор.

Жорж Санд — Дютею, Париж, октябрь 1837 года: Ты забыл воздвигнуть строение в стиле Д’Агу (не надо никому говорить, что я так сказала). Постарайся, мой возвышенный и лучезарный друг, достать для принцессы Мирабеллы, чьи мы нижайшие рабы, курульное кресло из слоновой кости, на котором ее восхитительный глубокопочитаемый зад сможет продвигаться по аллеям елисейского сада, называемого Долиной Ноар.

Пока еще показывались бархатные лапки, но когти уже точились. Орудием мести стал Оноре де Бальзак, «который причалил к замку Ноан в скоромную субботу» 24 февраля 1838 года. После ее разрыва с Сандо Бальзак был в натянутых отношениях с Санд. В период разрыва он не только стал на сторону маленького Жюля, но, когда тот вернулся из Италии, Бальзак, как мы уже говорили, поселил его у себя, содержал, надеясь на какие-то туманные услуги, которые Сандо из-за своей невероятной лени так никогда и не оказал. Бальзак, подобно Санд, работал всегда как одержимый, он мог написать роман за два месяца, а если было нужно, и за семнадцать дней. Вялый и апатичный, маленький Жюль приводил в ужас этих чудовищ «с крепкими жилами». Сандо, со своей стороны, быстро устал от такой бурной жизни. Бальзак говорил о нем: «Это конченый человек. Он строит всю жизнь планы, но никогда не осуществляет их».

Бальзак — Эвелине Ганской, 8 марта 1836 года: Жюль Сандо — это одна из моих ошибок. Вы представить себе не можете подобной праздности и небрежности! У него нет ни энергии, ни воли. На словах самые лучшие побуждения, на деле ничего, в действительности ничего. Никакой самоотверженности: ни духовной, ни физической. Я на него потратил столько, сколько мог бы потратить большой вельможа на какую-нибудь причуду; я принял его в свой дом и сказал ему: «Жюль, вот драма: напиши ее. После нее другую; после этой водевиль для Жимназ…» Он сказал мне, что он не может заканчивать чужую работу. Поскольку можно было предположить, что я спекулирую на благодарности, я не стал настаивать. Он не хотел даже подписывать свое имя на произведении, написанном в соавторстве. «Ну, пишите же книги!..» За три года он не написал даже половины книги! Писать критику? Он считает это слишком трудным делом. Он обходится очень дорого. Он так же разочаровывает в дружбе, как и в любви. Конец…