Михаил Ходорковский - Тюрьма и воля

Пока лохи типа меня с непониманием вертели ваучеры в руках или разумно, как им показалось, относили их в инвестиционные фонды, многие из которых оказались банальными «пирамидами», умные дяди из бывшей советской номенклатуры, в том числе «красные директора», и молодые капиталисты постарались максимально воспользоваться теми возможностями, которое дало им государство, лежащее на боку и, в сущности, лишенное выбора и времени для раздумий. Из «красных директоров», оседлавших предприятия, которыми руководили с советских времен, совсем не всегда получались эффективные собственники, поскольку большинство из них работали в государственной плановой системе и не очень понимали, что такое работать в условиях рынка и быть реальными собственниками. Да и молодые капиталисты научились по-настоящему понимать, что такое быть собственниками, только к концу 1990-х, пройдя через кризис, падение цен на нефть, дефолт, банкротства. Вот когда они после всего этого вытянули свои компании в лидеры рынка, они стали реальными хозяевами. Но именно в период приватизации они стартовали к своему Эвересту — туда, в миллиардеры, в олигархи, как их начали называть после президентских выборов 1996 года. Термин, кстати, ввела в обиход моя коллега по газете «Коммерсантъ» Ксения Пономарева.

Как-то я спросила Березовского, почему из кучи бизнесменов в начале 1990-х олигархами стали единицы, 10–12 человек. Он ответил, что олигархами стали те, кто не прогнулся под разбушевавшимися на волне перераспределения собственности бандитами, кто не уходил под криминальные «крыши», не платил дань рэкетирам. Потом подумал и добавил: «И те, кто верил, что капитализм — это надолго».

«Если проанализировать, на чем сделали свои состояния наши олигархи, то в большинстве случаев окажется — на бессилии государства. На его бездеятельности, некомпетентности, на всякого рода внутриполитических раздраях. Банки, поднявшиеся на обслуживании госбюджета, — это следствие инфляционной политики, накачки экономики необеспеченными деньгами. Это результат отсутствия единой экономической стратегии в недрах российской власти. В итоге так и складывалось все — один к одному. Государство: слабое, действует тупо, противоречит само себе, раздираемо внутренними интригами и распрями. Такое государство заведомо не способно сконцентрировать необходимое количество качественных интеллектуальных ресурсов для своих нужд. А теперь, смотрите, частный сектор: сильные, умные, образованные, энергичные, толковые все они здесь.

Естественно, при таком раскладе частные структуры начинают бурно расти, последовательно усиливая свое влияние», — напишет позднее один из архитекторов российской приватизации Анатолий Чубайс [66].

Ходорковскому в 1992-м году было 29 лет. Столько сейчас моему сыну. О чем бы мы с сыном ни говорили, получается смешно. Я вдруг понимаю, что без смешного просто не бывает. А про Ходорковского все говорят как-то уж очень серьезно, как будто с этим рациональным парнем не случалось обычных человеческих смешных и нелепых историй. Прямо не человек, а какой-то механизм по превращению денег в еще большие деньги.

Владимир Дубов:Ерунда, да все было, конечно. Как раз в 1992-м или самом начале 1993-го меня заставили принять на себя быстро управление филиалами и дочерними банками. По причине полного развала работы предыдущим руководством. А я по жизни старался ничем не руководить. Но Хайдер меня вызвал и буквально в течение двух часов сломал. Ну, пришла ко мне девушка из отдела кадров с личными делами сотрудников, стала представлять, кто есть кто. А я понимал, что процентов 30 надо будет сократить. Ну и я расспрашиваю: «А этот что делает? А тот? А вот эта девушка?» И тут слышу: «А эта девушка ничего не делает». Я говорю: отлично, пойдет под сокращение. Отдел кадров перешла на шепот: «Вы что? У нее же ребенок от Ходорковского…» «Что у нее?» — переспрашиваю. «У нее ребенок от Ходорковского». Так, понял, интересно, хорошо… Но, говорю, вы под сокращение-то ее все-таки поставьте. Прихожу в какой-то момент к Ходорковскому. Говорю: «Ну что же, я тебя разоблачил. Я теперь про тебя все знаю. У тебя есть вторая семья, ребенок». Чего, говорит, у меня есть? Я ему рассказываю, что вот есть такая девушка, называю имя, у нее от тебя ребенок, мне отдел кадров официально сообщил. Он слушает меня, потом берет телефонный аппарат и швыряет в меня. Не сильно, шутливо. И говорит: «Ты бы посмотрел на нее вначале, проверил бы, а потом говорил…» Хорошо, говорю, я проверю. Поржали. Ну, в какой-то момент я на девушку-то все же посмотрел. Понял, что не может быть. Говорю: «Миш, я посмотрел, думаю, у нее не от тебя ребенок. Но что там за история все-таки с этой девушкой?» Он рассказал: «Работал у нас такой подонок, из молодых жуликов, в принципе неплохой менеджер, крутил через нас свои договора. Он женился на москвичке ради прописки, сделал ей ребенка. А когда заработал деньги, он ее бросил, сбежал, она даже телефона его не знает. И она ко мне тогда пришла. Я пожалел и взял ее секретаршей)». Взял и взял, и забыл. Но народ весь твердо решил, что если он ее взял, то это его ребенок. Девушка, видимо, это не особо опровергала, поскольку это помогало ей не фига не делать и переживать все сокращения. Мы посмеялись. Я ее, конечно, не выгнал, узнав обстоятельства, но заставил работать.

В 1992-м менатеповцы всей командой поехали на рождественские каникулы в Амстердам. Жили в гостинице в квартале красных фонарей. Мужчины без жен сходили на sex show. Наверное, эротические шоу были в программе всех советских мужчин, когда они только начинали ездить на Запад. А может быть, и остаются. Интересно, что Владимир Путин тоже рассказывал мне, что примерно в те же годы пошел с друзьями на эротическое шоу в Гамбурге. Правда, вместе с женами. И одна дама упала в обморок.

А вот в знаменитый музей Ван Гога, куда хотелось сходить женщинам, удалось сагитировать пойти только Михаила Брудно. Оказалось, впрочем, что им двигало своеобразное любопытство: ему было интересно, почему картины Ван Гога самые дорогие.

Некоторые мои собеседники вспоминают: и в нерабочей обстановке, если появлялся Ходорковский, он все равно оказывался в центре внимания, главным. Одна из жен акционеров сказала, что она довольно долго чувствовала напряжение в его присутствии. Особенно вначале, когда они только начинали все вместе работать и поселились по соседству. Он ничего не делал, никак не давил, но с ним рядом не удавалось расслабиться, даже если это был праздник, застолье. Со временем он менялся, перекраивал себя и в отношениях с людьми, и в отношениях с близкими. Ольга Дубова вспомнила, как уже спустя годы в честь какого-то праздника собрался довольно узкий круг коллег. А Ходорковский и с ним еще пара человек задерживались где-то по делам. Все сидели, болтали, ждали. И потом они приехали. Оля рассказывает, что, когда Ходорковский вошел в зал, все встали. «Ты знаешь, меня это поразило. Там был высший состав компании, партнеры, в общем, все свои. А ребята-то тоже непростые, каждый со своими амбициями. Но все всегда признавали его лидерство. И в этом не было никакого подобострастия. Мне так запомнилась эта сцена. Все встали. А он знаешь что сделал? Пошел к Инне и поцеловал ее».