Авраам Шифрин - Четвертое измерение

Я попробовал разубедить его, и мы решили искать людей и подумать о месте возможного подкопа за зону. Место я уже присмотрел, но пока молчал: ведь людей еще не было, и делать подкоп надо было весной, а не зимой.

К вечеру мы обычно уставали до изнеможения. Но все же, придя в жилую зону и отогревшись, мы оживали и вечером читали, спорили, шутили, писали письма, которые потом пытались отправить через вольнонаемных шоферов, хотя это и грозило карцером.

Однажды и я послал такое письмо: запрос в адресный стол. Через 15-20 дней меня вызвали к оперуполномоченному. В кабинете спиной к окну сидел какой-то офицер.

— Ну, что, Шифрин, начинаешь «левые» письма писать? — с издевкой спросил он.

— Не знаю, о чем вы говорите, — отвечал я.

— А вот адрес ты запрашивал. Так ведь?

Я не знал, что отвечать: перехватили мое письмо или ответ адресного стола? Если мое письмо, то молчи - не молчи — карцер готов. Но если ответ, то это надо поспорить.

Офицер сидел, держа в руках на столе какую-то бумагу — это было не мое письмо.

— Адресный стол отвечает не на «левое» письмо, а на мой запрос, посланный еще с пути, через почту пересыльной тюрьмы.

Офицер разозлился: ход не удался.

— А что это за человек такой?

— Мой знакомый.

Офицер поднял тонкий листок папиросной бумаги и, держа его тыльной стороной ко мне, начал читать, на ярком фоне света из окна я увидел на бланке написанным чернилами адрес и прочел его, переворачивая в уме буквы, — остальной текст меня не интересовал.

— Но я тебе все равно адрес не скажу, иди! — грубо и резко броска офицер.

Я пошел к дверям, но не удержался и, выходя, повернулся:

— Адрес, присланный мне, я уже знаю: Герцена, 45 квартира 5.

На меня смотрели ничего не понимающие выпученные глаза сидящего. Он даже не ответил.

Выйдя, я думал: вот так складывается у охраны мнение, что «зэк все может». Я уже слышал, как два солдата говорили между собой на вышке после передачи «поста по охране врагов народа».

— Так ты гляди в оба!

— А что особенного: я на вышке, у меня автомат и пулемет, а они внизу, за пять метров!

— Это тебе поначалу все так просто, ты еще зеленый. Вот постоишь тут — насмотришься. Эти гады с места вверх на три метра прыгают и на десять вперед!

Наверное, этот солдат видел арестанта, сделавшего себе маленькую катапульту и тренировавшегося с ней, готовясь к побегу. А мой офицер теперь будет говорить: «Это не люди, а черти! Ну, как он мог узнать?..»

Но в лагере нашем не я один думал о побеге; люди эти не знали меня, я не знал их. Днем, во время работы, двое заключенных захватили зазевавшегося шофера грузовой машины, связали его и, уложив с кляпом во рту под штабель досок, прорвали машиной проволочный забор и уехали под градом пуль! Но, увы, их догнали... Вечером у ворот вахты мы шли, снимая шапки под матерщину конвоя: два окровавленных трупа лежали напоказ.

Тяга из зоны была так велика, что и это зрелище не остановило. Спустя несколько недель в нашей колонне был совершен беспримерный по выдумке и спокойствию побег.

Когда колонна пересекала наискось шоссе города, то по этому же шоссе шли вольнонаемные люди, и один наш зэк сделал то, до чего и мы могли бы додуматься: он вынул из-за пазухи штатскую шапку, надел ее, сорвал номера и, выждав секунду, когда конвоир отвернулся, вышел из ряда заключенных и смело пошел назад, навстречу конвою, шедшему сзади. Солдаты обругали его, посчитав, что какой-то «вольняшка» слишком близко подошел к колонне: ведь в телогрейках ходили все кругом. Лишь у ворот, через 20-30 минут, при пересчете была поднята тревога: побег!

Потом и Виктор принял косвенное участие в побеге: к нему подошел один заблатненный парень и попросил отвлечь на несколько минут внимание часового, стоящего на вышке забора. Виктор влез на крышу, на второй этаж недостроенного дома, стоящего почти напротив вышки, и начал... танцевать. Часовой на вышке явно заинтересовался. Виктор уморительно прыгал и делал самые неожиданные жесты и «па» — часовой уже хохотал в восторге от представления.

Я стоял внизу и видел, как блатной, по просьбе которого делал все это Виктор, поднес к проволочной ограде две длинных и широких доски. Выждав момент, когда часовой вытирал слезы смеха, парень с отчаянной смелостью поставил одну доску как трап на проволоку и доски забора и, взяв в руки вторую доску, пошел вверх. Все это происходило днем, в двадцати пяти метрах от пулемета и автомата часового... Добравшись по качающейся доске до забора, арестант спустил за запретзону вторую доску и побежал по ней вниз!

А часовой вошел в азарт от выступления Виктора: хохотал и бил ногами по ограде своей будки на вышке. Еще через несколько минут Виктор прекратил свои прыжки и быстро ушел с крыши: в любую минуту часовой мог увидеть доски и тогда, конечно, понял бы, для чего Виктор развлекал его...

Мы с Витей побежали в обогревалку и через несколько минут услышали стрельбу и сигнал сирены: побег! Все в порядке.

На душе было взволнованно и радостно: ведь мы тоже готовились, хотя пока только внутренне, к побегу.

Поздно вечером пришел к нам «воспитатель» — да, да, была и такая должность в лагерях... И начал нам читать лекцию о том, как хорошо живется в СССР. Его никто не слушал, кто-то крикнул: «А когда нам здесь станет лучше жить?»

Офицер начал говорить, что надо хорошо работать, выполнять указания начальства и тогда — совершенно всерьез пообещал он (это не была шутка, мои наивные читатели на далеком и еще неопытном Западе) — «тогда мы вас будем хоронить не нагишом, а в белье». Никто этому не поверил: трупы всегда вывозили голыми.

Когда воспитатель ушел, я подумал: на воротах лагеря висит громадный плакат: «Честный труд ведет к свободе!» и это лишь перевод того лозунга, который был в гитлеровских концлагерях — «Arbeit macht frei»... Как не понимают сами офицеры ужаса этого сопоставления?!

Со дня на день росла наша группа для будущего побега, нужно было продумывать детали предстоящей работы, план выноса одежды из жилой зоны в рабочую и многое другое.

Кроме Виктора и меня, в нашей группе был Семен Кон — офицер, еврей, избивший своего командира за антисемистскую выходку и поэтому осужденный как террорист; друзья Виктора — Бондарь и Цыганков и поляк — офицер Станислав Янковский. Кроме того, я пригласил молодого украинца, силача, партизана Димитрия Плюту.

Место, которое я облюбовал, было в десяти метрах от забора, за ним, на свободе, была заброшенная нефтебаза, а дальше — городская улица рабочей окраины Омска. У нас в зоне в этом месте проходила траншея не менее пяти метров глубиной, в ней уже были уложены какие-то трубы. В одном месте на траншею положили штабеля досок, они закрывали ее сверху от просмотра на целых 20 метров. Прокопать надо было 30-35 метров под запретзонами и шоссейной дорогой.