ГОРДОН ЛОНСДЕЙЛ: МОЯ ПРОФЕССИЯ — РАЗВЕДЧИК

Не будем думать, что я питал иллюзии, будто мне удастся добиться каких-нибудь улучшений в моей тюремной жизни. Я прекрасно понимал, что все нарушения тюремных правил производились по указанию министра внутренних дел, а им в то время был Р. Баттлер, один из инициаторов позорного Мюнхенского соглашения. Переписка преследовала иные цели. Во-первых, я стремился документально зафиксировать, что по отношению ко мне проводится систематическое нарушение тюремных правил и инструкций. Во-вторых, считал, что ничто так не поддерживает моральный дух и силы человека, попавшего в трудное положение, как борьба с противником. Ну, и к тому же было просто интересно следить за увертками властей и Джонсона-Смита. Это вносило разнообразие в унылое тюремное существование.

Я, если можно так выразиться применительно к этой ситуации, преследовал английские власти по трем направлениям.

Прежде всего, я выступал против незаконного перевода на особый режим и связанных с этим всевозможных ограничений.

Затем — протестовал против отказа властей перевести как долгосрочника (так полагалось по тюремным правилам) в одну из центральных тюрем с улучшенным режимом.

И, наконец, требовал отменить как незаконную конфискацию властями имущества, принадлежащего мне, а также вернуть присвоенные полицией (а может быть, и контрразведкой) деньги и ценные вещи.

Следующее письмо Джонсона-Смита извещало меня о том, что парламентарий уже получил соответствующее «разъяснение» в министерстве внутренних дел:

«Ограничения, которые на Вас наложены, — это обычные ограничения, которым подвергаются лица, заносимые в список пытавшихся бежать. Однако, как я понял, вопрос о том, продолжать ли относить Вас к этой категории, будет пересматриваться в установленном порядке, но не ранее чем через несколько месяцев».

Словом, член парламента считал, что тут уж ничего поделать нельзя.

Включен в список пытавшихся бежать? Но ведь я не предпринимал никаких попыток к побегу. Я прекрасно знал, что у властей не было никаких оснований для таких обвинений. Я тщательно и долго работал над ответом. И всего лишь через месяц получил от Джонсона-Смита разъяснение, как получилось, что Лонсдейл оказался в пресловутом списке пытавшихся бежать.

«Министерство внутренних дел сообщило мне, — писал парламентарий, — что Вы включены в список пытавшихся бежать в связи с тем, что Вас следует рассматривать, во всяком случае в течение какого-то времени, как человека, чрезвычайно опасного для безопасности государства».

Итак, сидя за решеткой, я был опасен для Англии! Я написал Джонсону-Смиту, что по горькому опыту знаю, как легко по английским законам посадить человека на 25 лет за одно лишь намерение совершить преступление. Но ведь для этого все же потребовалось доказать в суде наличие этого самого намерения... В данном же случае мне без всяких доказательств приписывается намерение бежать...

Джонсон-Смит прислал ответ, в котором суховато сообщал, что ничего нового добавить не может.

Переписка продолжалась.

То член парламента извещал, что «еще раз свяжется с министерством внутренних дел», то, четыре дня спустя, сообщал, что все же «решил не писать в министерство внутренних дел». Переписка завершилась великолепным примером «гибкости» английских властей — письмом Джонсону-Смиту от парламентского заместителя министра внутренних дел Чарльза Флетчера-Кука».

«Занесение заключенного в список пытавшихся бежать, — писал парламентарию Флетчер-Кук, — не регулируется каким-то специальным правилом, а основывается на ответственности тюремной администрации за предотвращение побегов. Это — мера предосторожности; и министр внутренних дел обычно не вмешивается, когда ее применяют по отношению к отдельным заключенным...»

Я имел все основания не согласиться с утверждением Флетчера-Кука о том, что «министр внутренних дел обычно не вмешивается...» Как помните, «губернатор» тюрьмы Уормвуд Скрабс признался, что меня внесли в злополучный список по прямому указанию министра внутренних дел.

Любопытно, что вскоре после этой переписки с самим Флетчером-Куком разыгрался предельно грязный скандал, подробности которого одно время заполняли все бульварные газеты. Флетчер-Кук уделял большое внимание местам заключения для малолетних преступников. Выяснилось, что интерес этот был не случайным.

В один далеко не прекрасный для него день в Лондоне был задержан за превышение скорости езды юноша, у которого не было водительских прав. Машина оказалась очень дорогой, со значком члена парламента на бампере. На вопросы полиции юноша ответил, что ее ему одолжил близкий друг — Флетчер-Кук и что он сам в данное время живет у него в доме. Полиция посчитала все это наглой выдумкой и арестовала подростка. Началось следствие. Оказалось, что юный автомобилист только-только вышел из тюрьмы и что он действительно поселился в доме Флетчера-Кука, с которым познакомился, когда заместитель министра инспектировал их тюрьму. Как сообщила пресса, юноша сделал письменное заявление о своих излишне близких отношениях с заместителем министра. На следующий день Флетчер-Кук подал в отставку, хотя и не сложил с себя полномочий члена парламента.

Потерпев неудачу, я тут же решил попробовать добиться перевода в одну из центральных тюрем, где условия были значительно лучше.

По существующим правилам «звезд» содержат в местных тюрьмах до тех пор, пока не освободится место в одной из центральных.

Со мной же, как вы знаете, все было наоборот. Сначала как житель Лондона я попал в центральную тюрьму Уормвуд Скрабс. Затем меня перевели в местную тюрьму в Манчестере, где объявили, что я зачислен «кандидатом» в центральную тюрьму. Однако время шло, и, когда в Лондон отправляли очередную партию заключенных, всегда оказывалось, что моя очередь еще не подошла. После долгой и упорной переписки с Джонсоном-Смитом я наконец получил от него копию письма госпожи Мервин Пайк — нового парламентского заместителя министра внутренних дел.

Прочитав подпись нового заместителя министра, я улыбнулся: слово «пайк» в переводе на русский означает «щука». Мне не пришлось лично познакомиться с госпожой Пайк, но она всегда представлялась мне холодной, скользкой и зубастой щукой.

Вот что писала госпожа Пайк:

«Вопрос о переводе Лонсдейла в центральную тюрьму постоянно рассматривается. Однако принято решение, по которому он должен находиться в Бирмингеме (к этому времени меня успели уже перевести в бирмингемскую тюрьму Уинсон Грин).

Джонсон-Смит переслал мне копию этого письма. Это была не просто копия, а копия без каких-либо комментариев. Парламентарий давал понять, что уже утратил интерес к своему бывшему избирателю.