Юрий Сушко - Подруги Высоцкого

Театр, чьей сцены я всегда была мечтателем, а сегодня просто соучастник, нашептывает мне еще что-то. В его судьбе есть нечто схожее с судьбой поэта. Он отделен, одинок, не похож ни на кого и внутренне независим. Будем надеяться, что эти слова-рассуждения о том, что в судьбе поэта главное – рождение. Будем надеяться, что это рассуждение совместимо с судьбой театра и с судьбой спектакля, которого мы сегодня опять счастливые зрители и участники. Будем надеяться, что не сразу, но он родится, а что будет дальше, разберемся.

Искусству неотделимо сопутствуют эпигоны, обреченные на безымянность, число им множество. Отличается оный от искусства тем, что это существо противоположно другой породы, это раз, и еще одной чертой, что день рождения этого соперника никогда не будет интересовать человечество.

Сегодня, войдя в высокое соседство с любимыми мною актерами, поздравляя их и вас со счастливым днем рождения нашего любимого, нашего поэта, кланяясь его матушке, желая всякого благоденствия, беру на себя смелость прочесть вам стихотворение:

Еще в конце 1975 года, когда репортеры западногерманского телевидения записывали интервью Владимира Высоцкого на подмосковной даче Ахмадулиной, она говорила о том, что где-то в уголках ее сознания все время живут слова стихотворения о Высоцком, которое она наверняка когда-нибудь напишет. Так и случилось.

Позже Белла вошла в состав комиссии по литературному наследию В.С. Высоцкого, созданной решением секретариата правления Союза писателей СССР. Председателем был определен Роберт Рождественский. Ахмадулина работала с рукописями поэта. Потом говорила: «Знаете, что меня поразило в его стихах? Отчаяние. Человек знал, что никогда не увидит свои произведения напечатанными. А теперь я готовлю их к публикации, и даже править рука не поднимается, настолько они совершенны… В бумагах Высоцкого видно, как много он работал над словом. У него много вариантов одной строки, он истинный подвижник именно литературного дела. Почему мы не можем это признать? Владимир Высоцкий – постоянная боль…»

На каждой из своих творческих встреч она не обходила вниманием Высоцкого: «В единственное утешение себе я могу сказать, что я всегда ценила честь приходиться ему коллегой и я всегда пыталась хоть что-нибудь сделать, чтобы не скрыть его сочинения от читателей. Мы мало преуспели в этом прежде, но путь поэта не соответствует тому времени, в которое умещается его жизнь. Главное – это потом… Высоцкий – это наша радость, это наше неотъемлемое достояние, и не будем предаваться отчаянью, а, напротив, будем радоваться за отечественную словесность…»

Некоторые особо придирчивые читатели и почитатели творчества Беллы Ахатовны, в том числе Виктор Ерофеев (не путать с Венедиктом), с тревогой отмечали, что начало 80-х, ознаменовавшееся для Ахмадулиной мрачными обстоятельствами (утрата близких друзей, болезненное переживание ушедшей молодости, разлад с миром и с собою), породило не только горькие мысли о жестокости века, быстротечности жизни, но и разрушили стереотипы ее поэтики.

И когда пришла пора вывести певца «101-го километра» на чистую воду, на удивление многим им оказался не кто иной, как автор розовых мотороллеров – Ахмадулина: «Опытного ценителя ахмадулинской поэзии трудно провести: интонационные особенности… наталкивают на правильную догадку относительно авторства, да, впрочем, автор и не скрывается. Однако радикальное упрощение словаря, развитие пригородно-окраинной темы, изображение персонажей, подобных Нинке, мрачноватая как будто хрипотца самого лирического героя – вот это наводит на мысль, что Ахмадулина если не перерождается, то, по крайней мере, сильно изменяется. Одни скажут – к худшему: не дело, мол, Ахмадулиной опускаться на «дно», и непонятно, зачем имитировать ползучий натурализм, – и станут себе в утешение искать среди новых стихов те, что похожи на прежние, и найдут, поскольку таких тем тоже немало. Ахмадулина, скажут, сильна другим: изяществом, витиеватой изобретательностью своей музы, рождающей в душе мысль о возвышенном. А в этом своем новом качестве, продолжат те самые «одни», Ахмадулина, будто соревнуясь с Высоцким, но не достигая его органичности, все равно останется «дамочкой», пишущей всего лишь понаслышке о страшном, и потому – не стоит и браться…»

Однако сии суждения были лишь суетными заметками, не более. Пространная цитата – лишь проба, попытка реконструировать объективную картинку настроения умов 80-х годов минувшего столетия.

К тому же все домыслы перечеркивают ее слова любви к Владимиру Высоцкому: «Его замечательный дар – это сумма талантов, но самое главное для меня – его изумительный язык, как бы корявый, картавый, но понятный всем и служащий каким-то утешением».

Завистники и злые языки, ухватившись за одну-единственную строчку Ахмадулиной – «Завидна мне извечная привычка быть женщиной и мужнею женой…» – тут же кинулись утверждать, что Белла, в сущности, не женщина. Но как же могли они не замечать ее признания в том, что она – «нежнее женщин и мужчин вольнее…»?

«Мне нравится быть женой художника Мессерера, – без лишнего кокетства говорила Белла Ахатовна, – муж непривередлив, а я своенравна, беспомощна в быту и, кроме душевной опоры, ничем другим быть не могу… Счастлива, что моя судьба перекрестилась именно с ним. Мужчина должен быть старше, даже если он моложе, и жалеть женщину, как будто она еще и его дитя. Вот Боря со мной и возится…»

Она не отрицала, что «все, что отдельно от художественного существования, довольно изнурительно. Облегчение приходит только тогда, когда удается что-то сделать на бумаге. Правда, завтрак, обед – это все я подаю… Плохие котлеты или невкусный суп – это невозможно. Или шары с кремом, которые он очень любит». И как же дорожила комплиментом Андрея Битова, который как-то в шутку произнес: «О, она умеет подать мужчине суп! Она знает, что такое суп для похмельного мужика».

Ей всегда были чужды идеи эмансипации: «Меня смешат и раздражают эти женщины, хорошо, если у них есть при этом какие-то таланты. «Береги своего мужа», – считаю я. У меня проблема – зашить подкладку на пиджаке, но, думаю, есть же рукодельницы, а феминисткам хочется руководить. Мне гораздо ближе женщина – кроткий вождь, зависящий от мужа и ему подвластный. Я, конечно, учитываю, что у мужа есть самолюбие и свой художнический путь, да и возиться со мной довольно утомительно. Но в семейном отношении я от него очень зависима…

Мне приходилось сторониться разве что какой-то суетности, которая неизбежно сопутствует человеку. Или надо совсем куда-то уходить, а такой возможности нет, поскольку есть муж и дети. Но когда я выгадываю уединение, я считаю это искуплением суетных грехов, многих пирушек, в которых я принимала участие. Дружеские застолья всегда были мной любимы, если это только не официальные презентации, которых я сторонюсь».