Юрий Сушко - Подруги Высоцкого

Хотя отправляться вместе с ним в киноэкспедицию на неведомый Алтай Белла отказалась категорически, и эпизод в больнице, где журналистка Ахмадулиной беседует с главным героем картины Пашкой Кокольниковым, пришлось снимать в павильоне «Мосфильма».

Во время съемок Шукшин щеголял в сапогах и фуфайке. Репей рядом с хризантемой. Белла стеснялась ходить с ним вместе в приличные дома, и однажды уговорила Василия выкинуть в мусоропровод треклятые кирзачи и купить костюм, галстук и туфли. Но на том их отношения и окончились…

К слову, в дебютном фильме Шукшина на съемочной площадке Ахмадулина вполне могла бы встретиться с Высоцким. Во всяком случае, в своих публичных выступлениях Владимир Семенович не раз вспоминал, что «Шукшин хотел снимать его в роли Колокольникова, однако пообещал роль Леониду Куравлеву». Так и не сложилось. «Но очень уважаю все, что сделал Шукшин, – подчеркивал Высоцкий, – знал его близко, встречался с ним часто, беседовал, спорил… И мне особенно обидно, что так и не удалось сняться ни в одном из его фильмов».

Что же до Беллы – не беда, с ней Владимир еще встретится, и очень скоро.

В младенческом своем возрасте Театр на Таганке не только исполнял профессиональную зрелищную функцию, но и, будучи своего рода «островком свободы», был, по выражению одного из ветеранов таганской сцены, клубом порядочных людей. Сюда приглашали талантливых ученых, которые просвещали театральную молодежь своими новаторскими идеями, космонавтов, неординарных творческих личностей – Енгибарова, к примеру, или музыкантов «новой волны» – того же Алексея Козлова с его «Арсеналом», здесь устраивали свои выставки художники-нонконформисты. Ну и, конечно же, сюда валом валили поэты, которые на подмостках, потеснив «Доброго человека из Сезуана», читали свои новые стихи, словно приглашая актеров попробовать – да вот же он, зародыш будущего поэтического спектакля, прямо перед вами. Таганку называли антитюрьмой, оазисом в пустыне, для кого-то театр был глотком горного воздуха в смраде океана паточной лжи. Там Высоцкий впервые вживую слушал стихотворные изыски Беллы, а она сопереживала сценическим героям актера и открывала для себя его песни…

Находя много общего в судьбах Василия Шукшина и Высоцкого, Ахмадулина говорила: «Великий человек всегда уходит в свой срок. Они прожили с такой силой, исчерпывают свою жизнь до того, что я действительно не знаю, «что, если бы да кабы». Они умерли потому, что жизнь кончилась».

Но пока до безжалостных выводов о своевременности ухода талантов, к счастью, было еще очень далеко. Жизнь продолжалась, и как азартно!

Расставшись с Евгением Евтушенко, переболев Василием Шукшиным, Белла безоглядно увлеклась преуспевающим прозаиком Юрием Нагибиным, который ревновал ее и к прошлому, и к происходящему сегодня, и даже к будущему. А в своем тайном дневничке он описывал ее порочной, пьяной, полубезумной, наградив ее именем булгаковской вампирши Геллы, но такой любимой, бесконечно любимой: «А Геллы нет, и не будет никогда, и не должна быть, ибо та Гелла давно исчезла… Но тонкая, детская шея, деликатная линия подбородка и бедное маленькое ухо с родинкой – как быть со всем этим? И голос незабываемый, и счастье совершенной речи, быть может, последний в нашем повальном безголосье, – как быть со всем этим?»

Писатель знал прекрасно, что заблуждался, но упрямо твердил: «Основа нашего с ней чудовищного неравенства заключалась в том, что я был для нее предметом литературы, она же была моей кровью». Был беспощаден и пристрастен: «Она не была ни чистой, ни верной, ни жертвенной, дурное воспитание, алкоголизм, богема, развращающее влияние первого мужа, среды ли изуродовали ее личность, но ей хотелось быть другой, и она врала не мне, а себе…».

Бессмысленно спорить. Ведь, может быть, Юрий Маркович серчал на свою «Геллу» из-за неудачных попыток творческого бракосочетания. Альянс и впрямь таил в себе «брак». Неудачной оказалась их совместная попытка экранизировать ранние рассказы Нагибина. Сценарный опыт Ахмадулиной не удался. Фильм «Чистые пруды» даже лояльные критики окрестили «свободным поэтическим впечатлением от прочитанной вещи». Им показалось, что «на экране идет литературный вечер. Увы, именно концертностью отмечен приход поэзии в эту картину. Но война вовсе не концертна. И не концертна судьба поколения, о котором взялись говорить авторы. Картина «Чистые пруды» воспринимается не как неудача, а как горькое заблуждение. Заблуждение формы, но прежде всего мысли…»

После успешного и громкого дебюта отечественные издатели крайне настороженно относились к новым рукописям, предлагаемым Ахмадулиной. Ее второй сборник – «Озноб» – появился лишь спустя шесть лет после «Струны». Причем в «тамиздате», во франкфуртском эмигрантском издательстве «Посев». Она умудрялась ввязываться в самые разные рискованные затеи той поры. Публиковала свои стихи в самиздатовском журнале «Синтаксис», который издавал в подпольной московской типографии Александр Гинзбург. Направо и налево давала легкомысленные интервью охочим до «несогласных» западным журналистам. За своенравие приходилось расплачиваться вынужденным молчанием.

И тогда, вспоминала она, приходилось зарабатывать деньги своими концертами. По столицам не разрешали выступать, но откуда-то было известно, что в центре нельзя, а в Кишиневе, скажем, можно. Разрешали, чтобы знать, куда она все-таки делась и чем занимается… Когда выступала в Свердловске, в афише вообще значилось: «Поет Белла Ахмадулина». «Выхожу на сцену, начинаю читать стихи, – с нервным смехом рассказывала она друзьям, – и вдруг какой-то мужик из заднего ряда орет: «Слушай! А когда петь-то 6удешь?»

Белла любила повторять: в душе я – сенбернар, а на сцене – Сара Бернар, напоминая о своем втором «амплуа».

В самые тяжкие минуты выручали и переводы. Как чувствовала, выбирая в свое время тему дипломной работы. К тому же поучительны были примеры Бориса Пастернака и Анны Ахматовой.

писала Белла. И признавалась: «Тбилиси… Некогда любила, как ни одно другое место на земле. И ни с одной речью не общалась так близко, как с грузинской. Переводила Галактиона и Тициана Табидзе, Симона Чиковани, Ираклия Абашидзе, Анну Каландадзе… Грузинский язык очень труден для славянской гортани, но он податлив к каламбурам, как русский, и мы с моими друзьями нередко шутили, используя вступающие в игру слова непохожих лексик…»

Грузия отвечала ей любовью. Критика Георгия Маргвелашвили, обожавшего поэзию Беллы, в литературных кругах Тбилиси друзья называли «БЕЛЛОгвардейцем».