Рита Марли - «No Woman No Cry»: Моя жизнь с Бобом Марли

Женщины вроде Синди были угрозой для наших отношений, они могли отобрать мужчину, и, разумеется, таково и было их намерение. Это они говорили обо мне: «Но она такая заурядная. Почему она не делает то-то и то-то? Она — посредственность». Я быстро поняла, что это особый тип девиц: они не просто хотели моего мужа, они в принципе не представляли себе ситуации, когда две женщины встречаются с одним мужчиной и при этом все же сохраняют «дружеские» отношения. Но после той сцены с Эстер Андерсон я больше никогда не разрешала себе вступать с девицами в перебранки из-за Боба. Я боец, но в некоторых случаях предпочитаю уклониться, хотя могу сразить иронией и сарказмом. Синди мне впоследствии даже начала нравиться. Она бывала на наших концертах в разных частях света, а когда она забеременела, я была счастлива, потому что счастлив был Боб.

Могу сказать еще одно слово в защиту Боба — он никогда не позволял этим женщинам относиться ко мне неуважительно. Может быть, та сцена с Эстер Андерсон научила его — что Рита может сорваться с цепи, если захочет. Иногда он приводил меня в пример. Одну из своих девиц он призвал обратить внимание на мои ноги — какая я подтянутая благодаря тренировкам. И девушка передала мне его слова! Он сказал ей:

— Посмотри на ноги Риты, они у нее сильные, как у львицы!

Так что несмотря на других женщин, я знала, что уважение ко мне сохраняется. В определенной степени Боб сам был со мной обходителен. Я не считала, что должна прерывать его сторонние отношения, хотя иногда ситуации возникали мучительные, и я не могла понять, что происходит. Но я устала стоять у него на пути. Пока он уважает меня и помогает деньгами мне и детям, я смогу терпеть его поведение. Да если бы дело касалось только секса, пусть бы спал хоть со всем миром, если ему так хочется!

Я всегда оставалась на этой позиции. Я любила его не меньше, чем другие, а то и больше, и он знал, что может рассчитывать на меня. Он зависел от моей поддержки, от моего сестринского отношения. В то же время он знал, что я рядом с ним не из-за прихоти, не из-за его славы. Я возвращала его к реальности, потому что была рядом с самого начала, с единственных подштанников, которые стирали мои руки.

В одном из недавних документальных фильмов про Боба есть кадры, где появляюсь я. Сначала показывают его на заднем сиденье автобуса, окруженного людьми, которые разговаривают и смеются, а потом камера перескакивает на меня — солнце светит на маленькую черную женщину в платке. Я прислонилась к окну и сижу одна, о чем-то задумалась или, более вероятно, медитирую. Временами я могу быть очень задумчивой, особенно в пути — «по Вавилону на автобусе» (так называется альбом), — иногда нужно действительно помедитировать в поисках позитива, потому что работа, которой мы занимались с Бобом, я знаю, не нравилась дьяволу! Это была музыкальная война — добро против зла!

Семь лет мы так путешествовали. Я пела для него, потому что любила его, верила в его призвание и чувствовала, что его дело было великим, по-другому не скажешь. Это величие, как я его понимала, было подлинным, не просто занятие, скорее — судьба. Что же до меня, то, как и Марсия с Джуди, я была в некотором роде невидимкой. Обычно в то время имена бэк-вокалистов не помещали на афишах и ни в какой рекламе или публикациях не упоминали. Писали просто «Bob Marley and the Wailers», а мы работали там все вместе, наравне. Разве что иногда рекламщики могли упомянуть, что «голоса „I-Three“ — само совершенство», или что-нибудь столь же обрывочное. Хотя мы всегда выступали с Бобом, а позже и отдельно на разогреве, группу никогда не называли «Bob Marley and the I-Three».

Тем не менее, если бы нас не было, Боб тоже не смог бы работать, мы были лучиками света на его сцене, сливками в кофе ночных выступлений. И мы все равно выходили на сцену, даже если мы с Бобом разругаемся перед концертом. «I-Three» были важны для его музыки, потому что он добивался именно того звука, как ему нужно, и удаление одного из элементов изменило бы всю картину. Мы также танцевали и приносили вдохновение самому Бобу, он зависел от этой энергии, позволявшей ему усилить собственный творческий импульс. Все, что мы делали, было естественно и спонтанно. Мы не репетировали пошагово, распределяя, кто что должен делать. Могли отработать заранее какое-нибудь движение, но акцент делался не на танцевальных ходах, а на пении, мы должны были находиться в гармонии, иначе все развалилось бы. Я отвечала за гармонию, и на меня смотрели как на лидера группы: если что-то шло не так, я должна была найти и исправить ошибку. Что касается «I-Three», это было шоу, Боб надеялся на меня в этом аспекте, и я всегда очень старалась.

Разумеется, если что-то не удавалось, он ругал именно меня, все шишки доставались мне. Он говорил:

— Ты плохо слышишь? Сегодня гармония была неправильная. В чем дело?

— Не знаю, я пела правильно; может быть, это ты меня не слышал?

— Вот что, Рита, дуй-ка в мою комнату и порепетируй после шоу, ладно?

Мы начинали спорить, и он на меня давил. Но я всегда старалась найти проблему, и тогда он радовался: «О, точно», или «Вот так и должно звучать, теперь это работает», или «Ну, девушки, молодцом!» Он всегда очень тщательно работал со звуком на сцене. Все его уважали и доверяли его музыкальному чутью.

Вне сцены я иногда чувствовала, что Боб начал раздражаться, как будто я говорю ему что-то такое, чего он не хочет слышать, или делаю какие-то вещи как бы ему назло. Он ничего не высказывал прямо, но я чувствовала, что это происходит, потому что он частенько оставался поболтать с другими женщинами, вместо того чтобы идти спать. Одно время с нами путешествовала Паскалин, принцесса из Габона. Она ехала за нашим автобусом в лимузине, и Боб иногда пересаживался к ней, а я оставалась в автобусе. Если он делал что-то подобное тайком, это было не так обидно, но когда все происходило на глазах у всех, было больнее. Иногда Паскалин и ее сопровождающие прилетали на Ямайку на частном самолете и оставались на несколько дней. И я думала: «Что Боб делает со своей жизнью? Что мне делать? Что я могу?» И я делала, что могла.

Что же до Марсии и Джуди, мы были как сестры. Всегда вели женские разговоры, и не только обо мне, потому что у каждой были свои трудности. К моей ситуации они всегда относились с сочувствием. Они были очень ко мне добры, говорили: «Ты не заслуживаешь такой мерзости» или «Как ты вообще все это выносишь?» Но я думаю, что судьба моя такая.

Между тем дети пытались понять, почему мамочка с папочкой уехали и оставили их старенькой тетушке. Мы перевели их в другую школу, где миссис Алет, директриса, отнеслась к нам с пониманием: ей было не важно, что Боб и его семья — растаманы. Я получала такие письма от детей: «Мамочка, тетушка не дает нам даже смотреть телевизор, после восьми часов все выключает!»