Федор Раззаков - Дин Рид: трагедия красного ковбоя

Но вернемся к разговору нашего героя с его итальянским другом.

– Сталина давно нет в живых, а его преемники оказались менее талантливыми, чем он, – продолжил свою речь Винчини. – Сталин создал мощную экономику, но она была ориентирована на нужды военного времени. Благодаря ей русские выиграли войну. Однако холодную войну им с такой экономикой не выиграть.

– Но они, кажется, пытаются изменить ситуацию. Когда я был в Советском Союзе, я слышал много лестных слов об их премьере Косыгине, – проявил свою осведомленность Дин.

– Косыгин умный руководитель, и та реформа, которую он затеял в экономике, вещь хорошая, – кивнул в знак согласия Винчини. – Он понимает, что военная экономика должна уступить место мирной, в которую будут вплетены элементы рыночной. А контролировать такую экономику должно государство, как это имеет место у нас в Италии. Здесь государственный сектор превалирует над частным, и государство крепко держит в своих руках основные отрасли производства и банки. У вас на родине, Дин, господствует другой тип экономики: там крупнейшие монополии подчинили себе государство. Наконец, при третьем типе экономики доля государственного и частного секторов одинакова, как, например, в Англии.

– Косыгин, как я понял, склоняется к итальянскому варианту? – спросил Дин, когда его собеседник замолчал, чтобы сделать очередной глоток из своей чашки.

– Судя по всему, да. Он понимает, что если советская экономика не сможет стать конкурентоспособной, то его страну ждет крах. Но, к сожалению, опереться ему в руководстве практически не на кого. Молодежь, которая могла бы подхватить его идеи, оттесняется от руководства.

– Вы имеете в виду Шелепина?

– Я бы не хотел называть кого-то конкретно, а просто констатирую факт: молодых и энергичных руководителей в советском руководстве практически не остается. А без омоложения руководящих кадров невозможно двигаться вперед. А рывок просто необходим, тем более что сама мировая ситуация благоволит к советскому руководству. С конца 50-х годов весь мир с удивлением взирает на его успехи: тут и покорение космоса, и критика культа личности, и активность на международной арене. После этого миллионы людей во всем мире стали с симпатией относиться к России. А после того как ваши соотечественники развязали войну во Вьетнаме, эта тенденция только усилилась. Имея такие козыри на руках, Советский Союз просто обязан выиграть холодную войну. Но в силу упомянутых мною выше причин я боюсь, что он может бездарно разбазарить свои преимущества.

– Но, может, у Брежнева все-таки хватит мудрости не доводить дело до краха, – высказал предположение Дин.

– Мне тоже хотелось бы в это верить, – улыбнулся в ответ Винчини.

Затем, допив свое «эспрессо», он кивнул на чашку Дина и сказал:

– Вы так увлеклись разговором, мой друг, что забыли про свой кофе. А холодный он уже не так вкусен.

– Ерунда, – отмахнулся Дин. – Общение с вами стоит того, чтобы пожертвовать даже бо́льшим, чем чашка «эспрессо».

Дин нисколько не лукавил, говоря подобным образом: общение с Винчини на самом деле очень помогало ему разобраться не только в каких-то сложных моментах марксистско-ленинской теории, но и в тех процессах, которые происходили в мире и в самом Советском Союзе. Винчини был весьма образованным и, главное, недогматичным коммунистом, который не боялся высказывать даже самые нелицеприятные мысли о коммунистическом движении. Дину последняя черта нравилась особенно, хотя не все выводы Винчини он понимал и разделял. Однако, когда однажды Винчини обратился к нему с просьбой написать песню, посвященную приближающемуся юбилею, 50-летию Октябрьской революции, Дин с удовольствием согласился это сделать. Его даже не смутило заявление Винчини, что он не гарантирует, что эту песню в обязательном порядке опубликует на своих страницах газета итальянских коммунистов «Унита».

– Меня это мало волнует, – сказал Дин. – В конечном итоге я могу дать этой песне гораздо большую популярность, включив ее в свой репертуар.

Так в сентябре 1967 годана свет родилась песня «Мы – революционеры», которая стала плодом тех размышлений, которые претерпело сознание Дина после чтения марксистской литературы.

Минуло меньше месяца со дня написания этой песни, когда весь мир облетела новость о том, что революционер Эрнесто Че Гевара погиб в боливийской сельве. Дин узнал об этом 11 октябряиз газеты, которую он купил днем неподалеку от Колизея. Дин был потрясен этим известием и долго сидел на лавочке, не в силах поверить в случившееся. Развернутая газета лежала у него на коленях, и с ее страницы на Дина глядело улыбающееся лицо команданте Че.

После того как Дин видел Че у себя дома, прошло более полутора лет. С тех пор Дин периодически читал в газетах информацию о Че и знал, что тот отправился в Боливию поднимать на восстание тамошних крестьян. Но те предпочли сохранять лояльность правящему режиму. В итоге партизанский отряд Че, измотанный боями с правительственными войсками, был разгромлен в ложбине Юро. Газета писала, что в том бою Че был убит. На самом деле убили его иначе, о чем станет известно чуть позже.

В том бою Че был лишь ранен и пленен. Сутки он находился под арестом в здании школы в Игере, после чего 9 октябрясолдатам, захватившим его, была дана команда расстрелять команданте. Приказ поступил от высшего руководства страны, президента Баррьентоса, а того об этом попросило ЦРУ, давно ненавидевшее Гевару.

Расстрел осуществили двое: лейтенант и унтер-офицер. Во время расстрела Че вел себя мужественно, как настоящий солдат. Сначала расстрелять Че поручили унтер-офицеру, но он не справился. Когда он вошел в комнату, где находился связанный по рукам Че, команданте обо всем догадался и сказал: «Что, тебе приказали прикончить меня? Боишься, парень?! Помочь тебе? Подожди немного… У меня сильно болит рана на ноге, но я хочу встать. Посмотришь, как должен умирать мачо».

У унтер-офицера задрожали руки, и он вышел из комнаты, так и не сумев нажать на спусковой крючок. Тогда в помощь ему был отряжен лейтенант Марио Теран. Че встретил их стоя и понял, что на этот раз расстрел состоится. Че начал прощаться с родными: «Прощайте, дети мои, Алеида, брат Фидель…» Договорить ему не дали. Из девяти пуль, выпущенных в команданте, две оказались смертельными: они угодили в сердце и шею. Но пули так и не смогли закрыть глаза Че. Они оставались открытыми еще несколько часов.