Мария Поступальская - Обручев

— Все мои арестанты и каторжане — смирнейшие люди, ведь каждый из них много перенес и помнит об этом, — говорил Левицкий. — Охраняют их всего три казака. Но бывшие преступники ведут себя так примерно, что, право же, этим казакам нечего делать. Вот разве... — тут он ухмылялся с некоторым ехидством, — разве за вашим сынком надзирать...

«Ничего! Пусть мальчишка порезвится, пока никаких обязанностей у него еще нет», — думал Владимир Обручев.

Пора было двигаться дальше. Золотоносный край велик. Много ли за короткое сибирское лето успеешь осмотреть!

Он отбыл из Усть-Кута пароходом, а в большом и богатом селе Витим должен был дожидаться другого и успел осмотреть это село, не похожее ни на одно из виденных раньше.

Здесь собирались партии рабочих, нанимавшихся на золотые прииски. Отсюда они разъезжались по разным местам, а осенью сюда собирались уволившиеся с приисков люди. Многие имели при себе деньги, а то и золото. Большая часть этих сбережений оседала здесь. Почти каждый дом был украшен зеленой елочкой, прибитой над дверью. Это означало, что тут можно получить вино. Пропивалось все заработанное за лето, вновь завербованные оставляли в кабаках остатки подъемных денег, выданных при заключении договора, веселились золотопромышленники после удачной добычи, кутили приезжие... А витимские крестьяне богатели. Обручев обратил внимание на их крепкие, добротные дома.

Дальше Владимир Афанасьевич поплыл по быстрому и полноводному Витиму к пристани Бодайбо. В пути он с интересом присматривался к своим спутникам. Еще в Иркутске при случайных встречах со своей соседкой по дому, вдовой золотопромышленника Новицкого, он думал о беспечальной легкой жизни людей, для которых другие люди добывают в недрах земли драгоценный желтый металл. Сейчас его окружали такие люди. Одни были одеты лучше, другие хуже, одни казались образованными, другие совсем темными. Но каждый старался пустить пыль в глаза соперникам. Все говорили и спорили только о золоте. Они хвалили свои прииски, порочили участки соседей, проектировали, подсчитывали, совершали сделки. И вместе с деловитостью и самоуверенностью было в каждом что-то тревожное, некоторая одержимость азартом, явно заметная со стороны.

— Вот она, золотая лихорадка! — думал Обручев.

В Бодайбо была «резиденция» приисков. В Сибири резиденцией называли место, где помещалось управление приисками. Конторы всех золотопромышленных компаний находились в Бодайбо.

Владимир Афанасьевич предполагал, что в ближайшие годы его будут посылать в короткие командировки по различным местам Восточной Сибири, Так было прошлым летом, когда он ездил на разведку угля, графита, слюды, лазурита... Едва ли ему удастся подробно ознакомиться с огромным золотопромышленным округом. Для этого нужно время. Значит, надо сделать самое главное — исследовать геологическое строение края в общих чертах. Только так можно за летние месяцы создать себе впечатление, хотя далеко и не полное, об этом сибирском Эльдорадо.

Обручев начал обследование с Успенского прииска и его окрестностей. Здесь шла добыча золота и в открытых разрезах и в шахтах.

Он видел, как происходила «вскрыша торфов» — удаление верхних покровов почвы и грунта, не содержащих золота. Кайлами и лопатами рабочие разбивали грубый галечник и свозили на таратайках в отвалы. На «вскрыше» работали взрослые, а вывозкой занимались мальчишки, почти как один, низкорослые и щуплые, с нездоровыми зеленовато-бледными лицами.

Ниже в разрезе, где торфа были уже удалены, долбили вязкую мерзлую глину. Оттаивая, она чавкала под ногами, в ней увязали и люди и лошади. Потому и звали ее «месинкой».

Слой золотоносных песков лежал ниже. Добытые пески отправлялись на золотопромывательную машину.

Он видел эти машины, и самые примитивные и более сложные, но таких было мало. Обычная золотопромывка — это бочка или корыто с отверстиями на дне и бутара — плоскань со ступеньками. Песок, валят в бочку и направляют туда сильную струю воды; крупные камни остаются на дне, а рыхлая размытая водой порода устремляется вниз по плоскани. Но, пожалуй, «устремляется» не то слово. Ничего стремительного нет в движении мутного потока размытой породы. Он стекает медленно, так как плоскань очень поката. На ступеньках, устланных толстым сукном или просто хворостом, оседают самые тяжелые частицы породы — магнитный железняк, серный колчедан и золото. А растворенные в воде песок и глина — эфеля — уходят в реку или оседают в отвалах. Эти отвалы рыхлой породы называются эфельными.

В определенное время, обычно раза два в день, весь тяжелый осадок — «серый шлих», скопившийся на ступеньках плоскани, собирается и идет на более тщательную промывку. Она производится на вашгерде, укороченной и расширенной плоскани. Рабочий-промывщик орудует деревянным гребком и все время разгребает шлих, возвращая его снова и снова к головке вашгерда. Постепенно шлих превращается из серого в черный. Это значит, что в нем остались только крупинки черного магнитного железняка и такие же мелкие крупинки золота.

Черный шлих просушивают, магнитом отделяют железняк, а золото сдают в контору.

Добыча прииска считалась неплохой, но Владимир Афанасьевич порою дивился, видя скудный результат огромной и тяжелой работы — горсточку желтоватых крупинок — горсточку всесильного золота.

Обручев спускался в шахты по деревянным осклизлым лестницам, ходил по главным штрекам, заглядывал в боковые. Здесь породу долбили кайлами, а мальчики-откатчики везли ее к подъемнику. Для промывки золото шло на поверхность, и в клети подъемника безостановочно скользили вверх наполненные породой бадейки, а рядом спускались вниз уже опорожненные.

Крепи во всех шахтах казались ненадежными, вентиляции не было никакой, редко развешанные по главному штреку коптилки давали тусклый мерцающий свет. Вода сочилась из стен, капала с потолка, и люди работали в мокрой одежде, дышали губительным сырым воздухом.

Он с пристальным вниманием и болью всматривался в быт рабочих-золотоискателей. Из рассказов этих людей можно было представить себе, как беспросветно мрачна их жизнь.

Еще недавно в рабочей среде главенствовали беглые каторжники и бродяги. В последнее время бывших преступников стали отправлять на Сахалин, и на приисках их стало меньше. Зато сюда потянулись неимущие крестьяне и из Сибири и с земель, лежащих по другую сторону Уральского хребта.

Такой бедняк, завербованный на прииски, прибывает сюда, как правило, без гроша в кармане. Аванс, полученный от вербовщика, идет на уплату долгов, на неотложные нужды семьи. А рабочий, проделав тяжелейший путь по страшным сибирским дорогам, через тайгу и степи, появляется на прииске, не имея ни копейки за душой. Партия выходит к месту работ зимой, чтобы к весне быть на прииске. За долгую дорогу рабочий оборвался, обессилел, отощал, а труд ждет его беспощадный. Он поселяется в сырой, плохо отапливаемой, тесной казарме, одежды для подземных и не менее тяжелых работ на поверхности не получает, продукты, часто несвежие, должен забирать в приисковой лавке, где за все берут втридорога. А надежда на удачу быстро уплывает. Далеко не всякому «фартит». Если рабочий и найдет при промывке или в шахте золотой самородок, это «подъемное» золото нужно сдать в контору. Правда, платят по три рубля за золотник, так как администрация не хочет, чтобы оно перешло в руки скупщиков-китайцев и от них за границу. Но рабочий постоянно должен в лавку, за одежду, которую волей-неволей справляет себе, за ним еще числится аванс, нужно его отрабатывать... Значит, почти всегда денег, полученных за подъемное золото, хватает ненадолго.