Мария Поступальская - Обручев

Потанин охватил голову руками и застонал.

— Ну, ну, говорите же!..

— В нижнем этаже из мебели и книг сложили костер и подожгли. Выйти из дома нельзя. Пожарным тушить запрещено. В тех, кто спасается на крышу или по водосточной трубе хочет спуститься, стреляют. А кто выбегает, оглоблями бьют... У каретника поблизости все оглобли растащили... Ваших там много, в окна видно... Борис Велин, Петров, Селихов... Медик этот черненький — Элиашберг — помощь подает раненым, сам ранен, кажется... Да куда же вы, Владимир Афанасьевич?

— Я пойду туда.

— Напрасно, голубчик, напрасно, не пропустят!

Но Обручев не слушал ни Потанина, ни Лизы,

в слезах выбежавшей в переднюю. Его ученики, рабочие гибнут там, задыхаются в дыму... Борис Велин, худой, высокий, с горящими цыганскими глазами, его студент... Обручев всегда думал, что в будущем оц станет замечательным геологом.

Горящее здание было тесно оцеплено войсками. Обручева и близко не подпустили. Он простоял вместе с плачущей, кричащей толпой за кольцом из серых шинелей до вечера. Осажденные перешли уже в верхний этаж. В каменном доме выгорали полы, двери, оконные рамы. Густо валил дым, вырывались языки огня.

Ночью боевая дружина договорилась с солдатами и через двор ушли те, кто уцелел. Охранники заметили побег и открыли огонь. Но студенты и рабочие с боем прорвались через стену осаждавших, унося раненых, уводя ослабевших.

Еще два дня бушевали в Томске погромщики. Святейший синод был доволен вдохновителем расправы — томским епископом Макарием. Он получил сан митрополита Московского.

А в бороде и шевелюре Владимира Афанасьевича появилось множество серебряных нитей.

— Папа! Там впереди город!

Взволнованный Сергей подскакал к отряду, размахивая белой войлочной шляпой.

— Посмотрим, — Обручев подогнал коня. Усов, Гайса и Абубекир поспешили за ним.

Они спустились с горной цепи Хара-Арат. Тропа вилась меж скалистых невысоких гор и холмов, подернутых пустынным лаком. День уже угасал, и пышное солнце медленно кренилось к горизонту, обливая легкие облака розовато-золотым сиянием.

— Ну вот! Ты видишь, папа, видишь?

— Да, да... Удивительно. Только это не город, Сережа. Не человеческими руками все это воздвигнуто.

Всадники выехали из гор, и перед ними открылись ярко освещенные закатными лучами развалины. Высоко поднимались стройные шпили башен, приземистыми громадами стояли огромные квадратные здания.

— Улица! Смотрите! Сюда, сюда!

В город въехали по плоскому оврагу, и вправду похожему на улицу. От большого оврага ответвлялись более узкие — переулки. Вокруг высились башни, дома, колонны. Стены высотой в три-четыре сажени наверху заканчивались карнизами. Кое-где в стенах виднелись крепко засевшие шары.

— Ядра! Пушечные ядра! — заволновался Сергей. — Может быть, бомбардировка была?

Он с надеждой взглянул на отца.

— Да, — отозвался Обручев, — очень похоже. В стенах старых ревельских башен я видел такие. И все-таки люди здесь никогда не жили, и никакая бомбардировка не происходила.

— Но как же... Кто все это сделал?

— Ветер, ветер, Сережа.

— Полное впечатление города, — сказал Усов. — Дома светло-розовые, желтые, зеленоватые... Словно по-разному окрашены. Поразительно!

— Темно скоро станет, — перебил Гайса. — На ночь устраиваться надо.

По-видимому, Гайса и Абубекир неуютно чувствовали себя в этом фантастическом городе. Они все время оглядывались, будто опасались, что за ближайшей стеной притаился кто-то недобрый.

— Верно, — сказал Владимир Афанасьевич. — Давайте выедем на простор.

Но пока выехали из развалин на обширный солончак с буграми, покрытыми тамариском, совсем стемнело. Гайса потерял дорогу. Он беспомощно всматривался во мрак, ругался и досадовал на себя, но отыскать путь не мог.

— Ночуем здесь, — решил Обручев. — Воды и корма для ишаков и коней нет. Ну, что же делать, потерпят до завтра. Развьючьте их, только не отпускайте. А для чая вода у нас найдется?

— Чаю напиться хватит.

Запылал костер, сели ужинать. Ночь была очень теплая, тихая.

— Звездно как! — заметил Усов.

— Нам в этом году везет, — весело сказал Сережа. — Сколько чудес видели!

Обручеву нравилось оживление сына. Похоже, что Сергей по-настоящему будет любить путешествия и геологию.

— А ты все чудеса запомнил? — спросил он.

— Ну конечно! Голова великана, те глыбы точь- в-точь как два моржа... Гранитный огромный камень на четырех ножках, косые башни из песчаника, Шайтан-Обо...

— А ведь тот холм на Джаире действительно на шайтанские обо похож, — засмеялся Усов. — Такие громадные каменные шары друг на друга взгромоздить только шайтан мог...

— Не надо шайтан к ночи поминать, — боязливо заметил Гайса.

— Но самое замечательное — этот город, — продолжал Сергей. — Папа, неужели мы завтра уйдем отсюда?

— Успокойся. Пробудем сколько нужно, чтобы все осмотреть и изучить. А теперь спать! Я думаю, палаток ставить не стоит. Тепло.

Свое второе путешествие в Пограничную Джунгарию Обручев предпринял летом тысяча девятьсот шестого года. Всероссийская забастовка высших школ продолжалась. Владимир Афанасьевич был свободен и с наступлением тепла отправился в Чугучак. С ним были только студент Михаил Усов — талантливый юноша, с увлечением изучавший геологию, и пятнадцатилетний Сергей.

Зима этого года была тяжелая. Продолжались забастовки и митинги. В декабре узнали о московском вооруженном восстании, а вслед за этим — о красноярском.

И в Томске, конечно, вспыхнуло бы восстание. О нем многие говорили как о деле решенном, но правительство собрало свои силы и перешло в наступление. Начались обыски, аресты, расправы. Кого взяли зимой, кого в мае, как молодого Кострикова. Приказ Трепова [19] Д. Ф. Трепов — петербургский генерал-губернатор, затем товарищ министра внутренних дел, шеф полиции и корпуса жандармов. — «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть» — в Сибири выполняли генералы Ренненкампф и Меллер-Закомельский. Множество людей было брошено в тюрьмы.

Разгул реакции не заставил Владимира Афанасьевича впасть в уныние. Настоящего положения вещей он, как человек, лично не участвующий в революционной борьбе, не знал, но его не покидала глубокая уверенность, что это не конец, что растут в стране молодые силы и придет час им действовать.

Но слышать каждый день о новых арестах и казнях было тяжело, невыносимо...

На самого Обручева все подозрительнее смотрел попечитель учебного округа Лаврентьев. Этот чинов- ник-сухарь невзлюбил Владимира Афанасьевича, как и многих томских профессоров. Вольнодумцы! В соборе ни в дни тезоименитств августейшего семейства, ни в двунадесятые праздники их не увидишь. С визитами к попечителю учебного округа не являются. Да еще этот Обручев выставляет кандидатуру Потанина в почетные члены Томского технологического института!