Игорь Крупеников - Вильямс

Положение же русской агрономической науки было поистине трагическим. Она во многом достигла таких высот, о которых не смела и мечтать наука зарубежная, но плоды своих трудов русская наука могла видеть только в очень немногих помещичьих имениях.

Ученые работали для народа, а на деле получалось так, что они помогали некоторым помещикам «лучше» эксплуатировать крестьян. Это была трагедия, которую глубоко ощущали многие русские ученые; захватывала она и Вильямса.

Во время своих путешествий по России Вильямс не забывал и еще одного дела — пополнения коллекций Почвенно-агрономического музея.

Он привозил в Москву прекрасные почвенные монолиты из Мохового. В хорошо сделанном ящике, как «живая», «стояла» эта лучшая в России черноземная почва. Вильямс старался, чтобы привезенные коллекции не задерживались в ящиках; он сразу же их распаковывал, показывал сотрудникам и студентам, с увлечением рассказывал о каждом образце. Как и раньше, писал этикетки — он на этом деле набил руку, и надпиеи получались каллиграфически четкими.

Студентов удивляло это занятие их профессора.

— Василий Робертович, что вы делаете? — спросят его бывало.

— Пишу этикетки, — невозмутимо ответит он.

— Да вы же устали, весь день вы сидели за лабораторным столом, четыре часа читали лекции…

— Вот поэтому-то я и занялся этикетками. Перемена труда — лучший отдых.

И, чтобы закончить разговор, добавлял:

— А потом, когда я пишу этикетки, мне легче обдумывать мои работы. Вот обдумаю, а потом сразу сяду и напишу.

В ответах Вильямса, наверно, была доля правды, но если бы ее и не было, надписывать этикетки все равно он должен был сам, — средств на это попрежнему не выделяли.

Прекрасные монолиты черноземов и самых разнообразных луговых почв Вильямс привез из Моршанского уезда. Это были интересные места. Луга здесь были всех видов — заливные, незаливные, расположенные на низком месте вблизи долины реки, на солонцеватых почвах, на полуболотных почвах. Эти луга и их почвы были изучены с предельной детальностью.

Над рекой Цной лежала целинная степь; «Ежиков угол» — прозвали ее крестьяне, — вероятно, здесь водилось много ежей. «Луг Ежиков угол, — писал Вильямс, — незаливной. Почва — чернозем тяжелый, глинистый, древней поймы, глубиной до 1 аршина». Луг был почти сплошь покрыт травой типцом, но кое-где по маленьким понижениям — запад инкам — попадались солонцовые пятна, здесь ближе к поверхности поднимались с грунтовыми водами соли, почва была уплотненная, а растительность реже и беднее. Здесь Вильямс заложил три глубоких разреза: один на «несолонцеватой части», второй на «солонцевом пятне», а третий на границе между солонцом и чистой степью. Надо было выяснить, как постепенно при переходе к солонцу меняются все свойства луговой почвы. Образцы брались из всех слоев почвы, из материнской (подстилающей) породы и из переходного слоя между ними. Из всех разрезов были взяты и монолиты. Так же подробно и со взятием образцов и монолитов был исследован и заливной луг «Прошкин угол», луг «Макариха», луг «Зимник», заливные луга на ивенских разливах близ села Ивенья на самой Цне.

В этих местах Вильямс лично взял 17 почвенных монолитов. Среди них были монолиты черноземов, луговых, солонцеватых и пойменных почв. Это было прекрасное пополнение для музея.

Вез Вильямс монолиты и с Украины и из разных мест Подмосковья. Тесные помещения кафедры земледелия уже с трудом вмещали все эти запасы. А тут возник новый мощный источник появления новых монолитов из самых глухих уголков страны.

Студенты и посетители музея, заинтересовавшиеся начинанием Вильямса, привозят в дар музею образцы почв и монолиты из Сибири, Уссурийского края, с Крайнего Севера, с Памира.

Монолиты и почвенные образцы из разных концов России помогали Вильямсу познать почвенные богатства всей страны — тех ее мест, где он сам не был. Все это можно было показывать студентам на лекциях и демонстрировать посетителям, желавшим познакомиться с почвенным покровом страны.

Казалось, Вильямс мог торжествовать, но… эти коллекции некуда было ставить, для них не оказалось места, и Вильямс уже не успевал сам обрабатывать все. Ящики с монолитами громоздили друг на друга, и один Вильямс быстро ориентировался в этих «пирамидах», когда нужно было достать тот или другой из них, чтобы показать студентам на лекции, В феврале 1902 года Вильямс писал директору института: «…при кафедре уже имеются коллекции почв, характеризующие целые местности, которые еще совсем не изучены. К таким принадлежат, например, коллекции почв Тобольской тайги, почв Южно-Уссурийского края, Семипалатинской области, почв Акмолинской области, почв Туркестана, почв Памира и Шугнана, представленных сотнями образцов. И весь этот материал лежит без разработки благодаря невозможности сортировки его и боязни потерять почти незаменимые образцы… Огромная коллекция монолитных образцов почв… недоступна, ибо сложена в кучу, как дрова… как страдают при этом самые образцы, в которых самое важное их строение и из которых многие доставлены со страшным трудом из-за тысячи верст».

Там же Вильямс писал: «Огромный материал по изучению русских пшениц… не может быть систематизирован, ибо лежит в корзинах и бумажных мешках и два раза в месяц приходится его перекладывать для защиты от мышей».

Что может ярче этих строк, написанных самим Вильямсом, охарактеризовать то. положение, в котором находились его коллекции!

Вильямс видел, что не только внедрение достижений науки в русское сельское хозяйство, но и само развитие этой науки находится в коренном противоречии с существующими порядками. На горьком личном опыте убеждался он в этом.

Долго не гас свет в кабинете Вильямса. Возвращаясь вечером домой, он приносил с собой мешочки с очередными образцами семян, присланных для проверки на контрольно-семенную станцию. Весь штат станции состоял из двух человек, включая ее руководителя, а проверка семян была делом кропотливым, требовавшим напряженного внимания.

И за этой работой Вильямс проводил нередко значительную часть ночи. Он сидел за своим письменным столом, склонившись над лупой, установленной на штативе, и методическим движением пальцев отделял от горстки семян клевера все посторонние примеси. Отделив семена клевера, он принимался за еще более кропотливую работу, — нужно было тщательно разобраться в сорняках, определив все их виды, нужно было прийти к твердому решению по каждой партии семян, присланных на экспертизу. От результатов экспертизы зависела в значительной степени будущая урожайность трав или хлебов, семена которых были присланы на проверку. А иной раз от результатов экспертизы могла зависеть и судьба многих сотен крестьянских хозяйств, как это случилось летом 1902 года.