Александр Поповский - Павлов

От таких мыслей он вскакивал ночью с постели, садился за стол и, подперев голову рукой, долго думал. Днем из кабинета доносились его бормотание и топот, он точно с кем-то слорил, соглашался, уступал и вновь спорил:

— Нет, шалишь, дело пойдет… Мы свое завоюем.

— Возьмем, не спустим…

Или вдруг вырвется у него:

— Глупости! Чушь! Дурачье!..

Мрачный и озабоченный, Павлов приходил в лабораторию, убеждался, что нового мало, и принимался вновь думать вслух. Он усаживается в удобное кресло, привычная напряженность покидает его, беспокойные руки унимаются. Ровно и уверенно течет его речь, — то, что он надумал за день и ночь. Сотрудники слушают молча, его слово — желанно, каждая мысль — гость из неведомых сфер.

Он кончил. Кто-то ему возражает, у того свои взгляды, иные, отличные. Тому отвечают другие, начинается спор, ученый помогает одной и другой стороне, расшевеливает и подзадоривает тех и других. Столкновение мнений — его стихия.

— Неверный расчет, — возвращает он спор в нужное русло, — мы должны быть экономней природы. Нет ничего расточительней живого организма, он создает ткани, чтоб каждодневно сжигать их.

Другому он резко замечает:

— Когда я был студентом, в кухмистерских за двугривенный давали обед и впридачу соли сколько угодно. У вас так выходит — соли не жаль…

От созерцательного спокойствия ничего не осталось, он вскакивает и садится, разводит руками, поднимает их кверху и, точно в пропасть, бросает. Пальцы растопырит, соберет их в кулак, чтобы снова растопырить. Так ему легче передать свою мысль.

И. П. Павлов за беседой (1935).

Затем все разойдутся с новыми чувствами, свежими планами.

Разум, точно скала древней крепости, оставался незыблемым. Опыты с собаками ничего не давали. Павлов всюду присутствовал, все делал сам, ночью звонил из квартиры, спрашивал, допытывался, нет ли нового.

Развязка наступила как-то внезапно. Дверь кабинета однажды вдруг распахнулась, и почтенный ученый явился к сотрудникам с восторженным: «Эврика!» Он нашел. Скорее за дело. Ведите собак. Сейчас же, немедленно…

Он сразу не скажет, в чем дело, пусть догадаются. Подождут, слаще будет.

— Знаете, кто подсказал мне? Угадайте! Ну, будто шепнул: возьми и сделай. Не знаете, нет? Уж ладно, скажу: Иван Михайлович Сеченов. Припомнились мне вдруг его слова: «Войдемте в тот мир явлений, который родится из деятельности головного мозга. Говорят, что этот мир охватывает собой всю психическую жизнь. Для нас, физиологов, достаточно и того, что мозг есть орган души, то есть такой механизм, который, будучи приведен какими ни на есть причинами в движение, дает в окончательном результате тот ряд внешних явлений, которыми характеризуется психическая деятельность…» Припомнил я это, и точно меня осенило. Ровно впервые услышал… — Глаза его мечтательно устремлены вдаль, пальцы рук встретились и слились.

Писарев был прав: «Надо только видеть в каждом явлении то, что в нем действительно заключается, а не то, что вложено в наши бедные головы добродушными руководителями нашего счастливого младенчества и нашей доверчивой юности».

Павлов преобразился. В такую минуту ему, как всякому счастливцу, можно все, что угодно, сказать, напомнить о неполадках, сознаться в ошибке, — он не оборвет, все простит.

Верный своим временным связям, Павлов начал с них. Он пустил в ход свою аппаратуру, внедряя в голову собаки широкий ассортимент навыков. Пища и страхи крепко сомкнуты были с электрическими лампами, звуком органной трубы, метрономом, звонком, прикосновением к коже острых и тупых предметов. Врожденные реакции: пищевая, оборонительная, исправно отвечали на сигналы из внешнего мира.

Затем наступила вторая часть опыта. Ученый вырезал у животного кору мозга и убедился, что временные связи, искусно образованные у нее до операции, исчезли. Напрасно пытались восстановить их, — они больше не создавались. Так просто разрешились затруднения. Кора больших полушарий оказалась вместилищем условных рефлексов, а подкорковая область — безусловных. Разум получил свое физиологическое объяснение. Собака Гольца, лишенная верхнего этажа полушарий, осталась при одних врожденных реакциях. Вместе с условными рефлексами животное утратило весь жизненный опыт и самый аппарат, образующий его. Вот почему она не способна была к чему-либо привыкать. Отсюда ее инстинктивно враждебное отношение к собственному хозяину.

Хваленый инстинкт оказался не способным без условных рефлексов сохранить жизнь животного. Тысячи лет вырабатывалась и костенела его сложная структура. Где ему соперничать с подвижными временными связями, угнаться за меняющейся внешней средой! Непобедимый инстинкт, наследственная сила миллионов поколений, он вынужден мириться с тем, что временные связи наслаиваются да нем, как на фундаменте, регулируют его слепую мощь, тонко направляя и сдерживая ее. Контролируемый и руководимый, служа им источником энергии, он, повинуясь, в то же время господствует над ними, оказывая на них свое влияние.

Так, взаимно уравновешиваясь, живут в нас эти два начала, то слаженно и гармонично cливаясь, то вступая во взаимный конфликт. Верхний этаж мозга — вместилище жизненного опыта — тормозит деятельность нижнего хранилища и источника наследственных свойств. Временные связи неизменно господствуют над врожденными реакциями, но кто из нас не испытывал пробуждения силы, сокрушающей все доводы рассудка? Сколько энергии потрачено, чтоб подавить в себе то чрезмерную рассудочность, то необузданную страсть, способную привести нас к трагической развязке!

Павлов мог, наконец, собрать своих помощников и выразить им вслух результаты:

— Вообразите мир вещей, и в центре — живой организм. Потоки волн различной энергии и неравномерных колебаний устремлены на него. Глаза воспринимают свет, ухо — звуки, вкус анализирует газы и жидкости. Вся эта энергия по нервным проводам направляется к головному мозгу, подвергаясь в пути разнообразным изменениям и переработке. По двум колеям расходится этот ток: в кору, где образуются временные связи, и в подкорковую часть, чтобы воздействовать на безусловный рефлекс. Так связывается наш мозг с внешней средой, обрабатывает полученные извне раздражения и посылает импульсы к мышцам.

Большие полушария оказались собранием анализаторов — нервов, одним краем обращенных к внешнему миру, а другим — непосредственно в мозг. Когда один из таких приборов, зрительный или слуховой, частично разрушается, восприятие организма меняется, напоминая психическую слепоту и глухоту.