Александр Поповский - Павлов

Недостатки не в счет, ученый явно к ним благоволит, он любит этих холериков.

— Другой тип неважный, собачка из трусливых. Тормозит себя на каждом шагу, нет движения без страха и робости. Особенно если не своя обстановка и к тому же необычная. Идет на опыты робко, трусливо, с поджатым хвостом, на согнутых лапах, по-лакейски. Крадется тихо, неуверенно, у самой стены. Чуть какой шорох или звук необычайны, она, точно сраженная, припадает к земле. Окрик, угроза — и уже этот трус, распластанный, лежит неподвижно. При встречах с людьми, даже со знакомыми, она либо стремительно бросится в сторону, либо попятится, приседая к земле. Вечно пугливая, заторможенная, она держится так, точно всякая щель битком набита врагами, и ей, бедняжке, приходится туго. К лаборатории она годами не может привыкнуть, временные связи образует с трудом. И немудрено: где уж следить за тем, что предшествует пище, когда над головой камнем нависла беда! Слабая собачка, ее жизнь омрачена до крайних пределов. Постоянно и без надобности тормозить каждый шаг, какая уж там радость? И физиологически выходит, что слабая нервная система при трепке сдает, от сильных раздражений истощается. И среди людей таких меланхоликов сколько угодно, с первого взгляда его узнаешь. Ни во что он не верит, ни на что не надеется, во всем видит одно лишь плохое. Только и счастье, когда все у него гладко, вчера, как сегодня, спокойно, без потрясений. Людишки без воли, трусы, а раз трус, значит слабый.

Ученый ошибался. У сотрудников были доказательства иного характера.

— Взгляните, Иван Петрович, — настаивали они, — слабая собака, трусливая, а затыкает за пояс самую сильную. Какие трудные задачи решает! Даешь ей страшное раздражение, другая не выдержит, а она спокойно работает.

— У меня два силача, — приводил ему примеры другой, — оба сорвались, сильно расстроились, а иные трусливые любую трудность часто выносят.

Факты убеждали, что трусливое животное в однообразной обстановке как бы обретает новые силы.

Деление на смелых и трусов надо проверить, пересмотреть. Но с чего начинать, за что уцепиться?

Он начинает со щенков, делит целый помет на две части; одна — с первых минут появления в свет получает свободу, а другая надолго остается в клети под запором. Ученый будет изучать природу трусливости, ее свойства, всегда ли она связана со слабостью нервной системы.

Кто видел щенков в первое время их жизни, не мог не заметить чувства страха в их каждом движении. Прежде чем прикоснуться к предмету, чуть тронуть его кончиком лапки, тысячи страхов, миллион опасений дают себя знать. Протянутая нитка, катушка или обрезки материи обращают животное в бегство. Расширенные зрачки и судорожный трепет как бы говорят: «Кто его знает, что это такое? Вдруг шевельнется и укусит?» Жизнь начинается на тормозах, вместо сильных и смелых движений, уверенных действий — панический страх, задерживание на каждом шагу.

Щенки, воспитавшиеся в полной свободе, напоминали собой буйную ватагу шалунов. От панических рефлексов ничего не оставалось. Рядом с ними братья из клетки казались провинциалами. Свобода родила смельчаков, неволя — трусов. Маленькие узники на долгие годы сохранили тот страх, который в детстве обычно исчезает. Однако за внешними проявлениями трусости скрывались нередко сила и выдержка. В жизни такой тип всегда поражает. Его перемены внезапны и удивительны. Когда обстановка развязывает его внутреннюю мощь, он вырастает в героя, творит чудеса.

Тысячи лет прошло с тех пор, как Гиппократ из всего многообразия людского поведения выделил главные черты человека. Сильные и слабые типы были признаны им основными. Сильные делились на уравновешенных с медлительной реакцией — флегматиков; на уравновешенных живых и действенных — сангвиников — и на неуравновешенных холериков. Слабыми считались все меланхолики.

Классификацию оспаривали, противопоставляли ей иные, но что значит любая теория, лишенная научного метода? Как определить тип? Где мерило силы и устойчивости, особенно внутренней? Разве слабый не крепнет, сильный не слабнет? Война родит героев, неволя — рабов, лень убивает страсти и силы, дисциплина растит гражданские чувства. Где искать нормы, твердые понятия о типе?

Павлов мог безошибочно измерить то, что считалось неизмеримым. Тип определяется качеством нервной системы, а для опробования ее у него свой арсенал: трудные задачи эллипса и круга; воздействие током по примеру Ерофеевой; испытание таинственных часов, подсказывающих нам время во сне и наяву. Нервная система, как уже упоминалось, отодвигает реакцию слюнной железы, если между звуками метронома и подачей животному корма образуют паузу в несколько минут. Но если эту паузу все увеличивать, испытывая напряжённые тормоза, нервы животного приходят в расстройство. С помощью этих и многих других средств, как в пробирной палате, проверяется сила нервных весов. Меланхолики быстро сдают; первые же задачи приводят их к срыву, нервная система приходит в упадок, временные связи извращаются, реакции слабеют.

Слабые создания, они в жизни много страдают, ломкие, болезненные, любая трудность их убивает.

Возбудимый холерик — безудержный тип с сильной нервной системой. Выведенный из состояния покоя, он проявит и смелость, и страсть, и отвагу, но не всегда во-время остановит себя. Его сдерживающее начало глубоко уязвимо; в кавалерийской атаке он будет лихо рубиться, сносить головы другим, пока не лишится своей. Его нервная система может по пустяку возбудиться. Отчаянный смельчак, он пустится в драку, которую едва ли стоило затевать. И в великих удачах скажется слабость его тормозов — серьезное открытие ему голову вскружит, и, увлеченный, он допустит ложную оценку, не подкрепленное ничем обобщение. Чрезмерная нагрузка тормозного процесса приводит его к болезни и расстройствам. В тех же условиях уравновешенный тип превосходно справляется с испытаниями жизни и с задачами экспериментатора.

Флегматик и сангвиник — золотая середина природы. Первый, спокойный, ровный, настойчивый, — труженик в жизни. Сангвиник — горячий, способный и дельный, но только тогда, когда дело увлекает, возбуждает его. Нет волнующих причин, и он спокоен.

Их определяют теми же средствами. Сила торможений и раздражений, подвижность и инертность нервных процессов точно укажут их место в жизни.

Изредка ученый обогащает свой арсенал и другими приемами. Встречаются упрямые трусы — не то запуганный силач из флегматиков, не то жалкое создание из природы меланхоликов. Для этих скрытых натур у Павлова имеется добавочное средство, немного примитивное, зато совершенно неоспоримое. Академик надевает маску страшного зверя, трубит точно в рог, изображая собой опасное чудище. Тут уж животному приходится раскрыть свои карты, в борьбу за жизнь выступают резервы организма, все силы нервной системы.