Михаил Задорнов - Записки усталого романтика

Последний концерт в далеком поселке Шапше. Моторки, нагруженные нашей музыкальной аппаратурой, идут по одной из проток Иртыша. Река разлилась. По колено в воде стоят ивовые рощи, телеграфные столбы, торчат из воды верхушки кустов. Стая уток обгоняет нас. На далекой сопке виднеются белые шиферные крыши хат. Тайга со всех сторон обступила их, прижав к самому склону.

Сегодня в жизни далекой таежной деревни Шапша, которую не найдешь ни на одной карте, случится небывалое: концерт! Да еще силами москвичей!

– Артисты приехали! – разносится по деревне. – Из Москвы.

Покосившийся, посеревший от времени сруб с приделом и палисадником – это местный клуб.

Еще не вернулись с вечерней вахты доярки, поэтому мы не начинаем.

Словно холодным алым огнем горит широкий речной разлив. Медленно тонет в сверкающей воде остывающее солнце.

На закате звуки слышны четко и издалека. Выстукивая мотором по красной протоке, задрав нос, выползает из-за ивовой рощи черный рыбацкий бот.

– Сейчас всех парным молочком угостим, – довольно потирает руки молодой, в белом халате приемщик молока, чей приемный пункт рядом с клубом. – Перед концертом-то беленького, ага?

– Ага! – отвечаем мы.

Зал на десять скамеек. Бильярд с натянутым байковым одеялом. В углу на табурете – бачок с ключевой водой и алюминиевая кружка.

Дети лежат на животах на полу перед первым рядом, подперев голову руками. Мы уже знаем, что главный у них – «индеец», тот, который первым подошел к нам на берегу. Перед концертом он учил нас ловить щурят. Ловил их ивовым прутиком с проволочным кольцом на конце. Высматривал, где щуренок стоит в воде у берега, осторожно заводил ему на острую головку кольцо и резко выдергивал. Почти ни один щуренок у него не сорвался. Нам эта премудрость, сколько ни пытались, так и не далась.

Детей в деревне много. По четыре, по пять в семье. А вот школа здесь пока только до третьего класса. Кто постарше, тех возят в соседнюю деревню. На катерах – пока вода, на мотоциклах – когда река замерзнет. Летом, в свободное время, им тут раздолье – и рыбалка, и кедровые шишки, и костры, и «казаки-разбойники», точнее Ермак с Чапаевым. Кто ростом за два вершка перевалил, у тех уже и свои плоскодонки. Разборные, на корыта похожие, с жердочкой вместо скамейки и веслами с мухобойку, верткие, легкие, быстрые. На них они гонки устраивают, на другой берег бухты за шишками гоняют. Одарили они кедровыми орехами и нас.

– А ну ты, бересты принеси, а ты – шишек! – важно раздавал приказания своим карапузам «индеец». – Счас шишки пожарим, орешков налущим... – Объяснял своим: – У них там, в Москве, орехов нету, ага!

Вообще дети производят здесь двоякое – но, может, только на сугубо «городской» взгляд – впечатление. «Индеец», например, когда дело касается лодок, рыбалки, даже мотора, или если надо где-нибудь что-то приладить, сообразительнее, пожалуй, иного взрослого. А спросил я его: «Кто твой батя?» – засмущался чего-то.

Батя же его – самоучка-художник. Тридцать два года, а уж семеро в семье, не считая его с женой – молодой дояркой. Восьмого ждут. Веселая семья, а в избе картины грустные: ива стоит в воде, точно девушка с распущенными волосами, облако, зацепившееся за сопку, красная протока – точь-в-точь такую сами видели...

– Ваш концерт для нашей деревни – событие! – говорит нам после заключительной песни и тут же краснеет молоденькая девушка с косой, в этом году закончившая школу.

– Приехали, уедете, и снова одно кино пойдет, – добавляет пожилая женщина: лицо у нее усталое, но она неожиданно просит: – А вы бы не поиграли еще, пока свет не выключили? Мы, может, даже потанцевать спробуем...

Танцуют две-три женские пары, остальные женщины смотрят, сидя на составленных в угол скамейках. Мальчишки, которым по случаю концерта перенесли «отбой», рады необычайно – визжат, катают по полу между танцующими бильярдные шары. Мужчины стоят на крыльце, курят, расспрашивают, как там, в Москве, что нового, можно ли достать какие-нибудь рыболовные снасти.

– Авиационный, авиационный... – переспрашивает сам себя, роясь в памяти, Ваня-ветеринар, высокий, худой, с обветренным лицом. – Так это в вашем институте учился космонавт Волков?

– И Лебедев, и Кубасов!

– Значит, и вы можете еще полететь, – говорит Иван. – Вот это институт, это я понимаю!

На следующий день свое искусство показывали наши хозяева.

Разбудили нас по-деревенски на заре. Одевшись в теплое и непромокаемое – моросил дождь, дул пронизывающий ветер, – отправились мы с Пашей на его боте в дикие, нехоженые места поймы.

Ветер хозяйничал на протоках – то мял густую сочную траву, доходившую до груди, то вдруг срывался с шумом, гнул головы соснякам. Наведет рябь на протоках, взволнует вольным своим движением душу и улетит в бескрайний простор...

От ряжовки к ряжовке переходили на шестах. Ветер сносил шлюпку, работать шестом приходилось без передышки, пока кто-нибудь не дотянется до воткнутой в дно сваи. Тогда лодку разворачивали бортом к сети, один держал трос, а остальные принимались выпутывать рыбу. Паша от души хохотал, наблюдая за нашими неумелыми действиями.

– Смотри! – кричал с тайной гордостью, неуловимыми быстрыми движениями выпутывая из сетных ячеек щуку. Нам бы ее ни в жизнь не достать...

За два часа, проведенных в этот день на Иртыше, мы поняли, что есть другая жизнь, не менее интересная, чем наша. Жизнь людей, выросших на природе, понимающих ее до таких же мелочей, как понимаем мы правила дифференцирования. Глядя на разлапистые кедры, на уток, взлетающих из камышей, на красные от заката протоки, мы вдруг позавидовали этим людям ничуть не меньше, чем вчера после концерта они завидовали нам. Чем это состояние объяснить – я до сих пор не знаю. Но так было тогда...

Двести с лишним килограммов рыбы: язя, щуки и стерляди – выпутали мы за два часа и сдали на шапшинскую лисью звероферму.

...Речной трамвайчик уже пришел за нами и стоит у берега в темноте, врезавшись носом прямо в песок. В последний раз и мужчины, и женщины, и дети собираются у костра.

– Спойте любимую, – просит на прощанье Василий. – Ну, эту, про жизнь...

«Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи...» – поем мы, вспоминая утренний, колышущий траву ветер.

– Ведь и я когда-то мечтал быть таким же, как вы, ученым, – говорит он, – да только война помешала, доучиться не дала. Так что не считайте нас такими уж медведями, ага?!

– Ага! – отвечаем мы, обнимаемся и отдаем ребятне все оставшиеся у нас значки с эмблемой нашего института. Советуем им не забывать своей Шапши, когда вырастут и уедут учиться в город.

А потом поезд летел под распахнутым на все четыре стороны небом – спешил обратно, домой, и все было в поезде как всегда, как бывает, когда возвращаешься. Вот только нам казалось, что мы немного повзрослели.